1. Полное имя: Ралей Самсон

2. Возраст, дата рождения: 8:99, шестой день зимохода; 42 года.

3. Раса, пол: человек, мужчина.

4. Род деятельности (специализация): храмовник киркволльского круга 9:18-9:30 | бездомный, наемник, вольный агент магического подполья 9:30-9:38 | генерал армии красных храмовников 9:38-9:40 | второй генерал и мальчик для особых поручений Кальпернии 9:40-текущий момент

Воин (меч и щит, двуручное оружие), специализация витязь.

5. Внешность:

Самсон человек обычный, среднестатистический. Даже в лучшие свои годы он не привлекал особого внимания, имел лицо из тех, которых в дюжине двенадцать, ни тебе красоты небесной, ни особых уродств. В молодости имел пышные каштановые волосы с пушистой челкой и добрую улыбку, из-за неровных зубов всегда немного по-детски щербатую, потом волосы поредели, да и зубы тоже, а подбородок скрыла неровная щетина, и лихое обаяние пропало, оставив только унылого, некрасивого бродягу, которому монетку кидают со смесью жалости и брезгливости. Телосложение у него худощавое, жилистое, рост чуть выше среднего, конечности длинные, талия смутно наблюдается, особенно если правильно подобрать рубашку и ремень (не то что бы ему было интересно этим заниматься). Самсон здорово отощал за годы бродяжничества, да и лириумная диета не пошла ему на пользу: его худоба наводит на мысли не о спортивном образе жизни, а о болезни и недоедании, и даже то, что он набрал массу и мышцы в армии Корифея, не слишком ему помогло.

Жизнь не оставила на Самсоне каких-то особых отметин, не смотря на его опасный образ жизни. Если его раздеть, можно найти пару шрамов (узкий белый под ребрами и круглый ожог между лопатками), россыпь родинок да торчащие позвонки — и на этом все. Пожалуй, немного отличаются от средней нормы уши — острые почти по-эльфийски и оттопыренне, из-за чего Самсон с детства отпускает волосы длинными, чтобы их скрывать, — и руки. Сами по себе слишком длинные для небольшого тела, вызывающие смутную ассоциацию с обезьянами, они заканчиваются узкими кистями и длинными чуткими пальцами — руки аристократа, музыканта или алхимика, по недосмотру Создателя доставшиеся тому, кто беспощадно покрывает их мозолями, ссадинами и заусеницами.

К своим сорока Самсон отличается впалыми щеками и грудью, ломаным несколько раз носом, высокими залысинами и нездоровым зеленоватым цветом кожи, который неплохо оттеняет красные глаза (кажется, когда-то они были зелеными — или карими? сложно). Он также покрыт сетью алых прожилок и небольшими высыпаниями каменных пупрышек по всему телу. Ему повезло, если это можно так назвать, кристаллы в основном прорастают внутрь его тела, а не наружу, так что он не скован алым панцирем и более-менее похож на человека. Очень нездорового, очень страшного человека, глаза которого иногда светятся в темноте не хуже, чем у эльфа или демона...

Но даже сильнее, чем красный лириум, Самсона меняет его манера держаться. Если поставить рядом Самсона, каким тот был, пока жил на улицах Клоаки, и Самсона, ставшего генералом — можно будет решить, что это два разных человека. Один будет затравленным, сгорбленным, нервно подрагивающим от напряжения, с блестящими из-под челки глазами, с обкусанными в кровь и трещины губами. Второй расправит плечи широко и поднимет подбородок, и жесты его будут властными, а голос — громким и уверенным, и вот такой Самсон может вести за собой людей, обещая им лучшую жизнь, море лириума и займ на дом без первого взноса. Вся жизнь Самсона — вызов: церкви, миру, инквизиции, себе самому. Чем сильнее он загнан в угол, тем более рваными и вызывающими становятся его движения, тем ехиднее его интонации, словно весь он обращается в провокацию и раззадоривает противника открыться и сделать неверный ход под влиянием эмоций.

Одежду Самсон всегда предпочитал теплую и практичную, о том, что она может быть еще и чистой, или, упаси Создатель, красивой, он как-то не задумывался. Хотя магистерские одеяния, принятые в Тевинтере, доставляют ему эстетическое удовольствие своей элегантной вычурностью, он никогда не подумает, что может надеть что-то подобное на себя. Вот хорошую крепкую жилетку марчанской вязи — это да, это другое дело. А чаще всего на нем просто надет доспех или отдельные его части в сочетании с поддоспешником и нижним бельем. Он все-таки воин, а не орлейский господин, ему негоже возить с собой пять тюков сменной одежды.

6. Характер:

8:99 — 9:12 — Ребенок, такой же, как все дети. В меру жестокий, в меру наивный. Любит компанию, но не очень умеет в нее вписаться, служит вечной шестеркой в компаниях ребят постарше. Любит море, лодку, семью и рыбный пирог, не думает о политике, себя не оценивает никак, свою жизнь оценивает как вполне замечательную, так как примеров лучше в глаза не видел.

9:12 — 9:14 — Один за другим уходят члены семьи, жизнь становится суровее, Ралей — взрослее и не то что бы умнее, но сообразительнее. Тот факт, что кто-то живет лучше, кого-то любят больше бросается в глаза, и это, демон побери, обидно. Становится замкнутым, угрюмым подростком, начинает мудро понимать, что вопрос не в том, чтобы соблюдать правила, а в том, чтобы быть готовым к последствиям их несоблюдения. Принимает как данность, что некоторых людей, включая его, могут оставить за бортом, как балласт, если того потребует ситуация. Делает вид, что это его не задевает.

9:14 — 9:18 — Из зеленого рекрута становится молодым храмовником. Впервые подробно изучает Песнь Света, сталкивается с магами и магией, своего мнения на их счет пока не имеет, но и причин бояться — сильнее, чем боялся бы собак или шторма, — не видит. Чувствует себя неловко оттого, что старше других рекрутов и при этом хуже обучен, несколько болезненно относится к этому вопросу и тренируется с похвальным усердием. Привлекает к себе внимание рыцаря-командора Гилиана, которым безмерно восторгается. На чувстве «я — храмовник, я — защищаю и берегу» строится не только его самооценка, но и большая часть планов на будущее. В своих мечтах он представляет, как гибнет героем, выполняя свой долг.

9:18 — 9:21 — Пока больше сталкивается с наемниками и подавлением беспорядков, чем с магическими преступлениями. Впервые сталкивается с использованием храмовников в интригах Церкви — и с тем, что Церковь в принципе способна на грязь и интриги, что сильно подрывает институт Церкви в его глазах. Начинают копиться вопросы к авторитетам, которые он пока не рискует задавать: проще поверить в то, что он, Ралей Самсон, слишком глуп, чтобы понять какие-то очевидные всем вещи, чем в то, что Церковь неправа, а все вокруг охотно ей верят.

9:21 — 9:25 — Заводит крепких друзей по обе стороны баррикад. Помимо Траска, сходится с некоторыми сослуживцами, объединяясь с ними за счет общего негодования в адрес Мередит, ужесточающей старые правила; в то же время с интересом, недостойным храмовника, присматривается к некоторым магам и выясняет, что они не так уж отличаются от нормальных людей. Или отличаются? В Киркволле становится больше мелифекаров и демонов, Самсон чаще оказывается участником сражений — иногда жестоких; случаются первые потери товарищей. Крепнет лириумная зависимость, Самсону уже не хватает стандартной дозы, пока что это не проблема, но постоянный страх будущего, в котором все станет хуже, прочно поселяется внутри.

9:25 — 9:29 — Период обманчивого затишья в жизни Самсона. Он достигает своего пика карьеры и, почувствовав уверенность в своих силах, впервые начинает высказываться о том, что ему не нравится в работе Круга, Ордена и Церкви. Это приводит к активной неприязни Мередит и бешеной популярности среди коллег — те поддерживают не столько его взгляды, сколько его стальные яйца, ведь именно такие нужны, чтобы выстоять против Железной Суки. Самсон начинает выполнять для магов мелкие поручения, иногда по доброте душевной, иногда за плату деньгами или лириумом. В его личной жизни несколько лет все складывается идеально: Лаура, храмовница выше рангом, отвечает ему взаимностью, и они открыто встречаются. Самсон начинает думать о семье, о будущем. Страх скорой деменции и, как итог, смерти, следует за ним неотступно, как и боль от нехватки лириума. К концу этого периода Самсон становится злее и острее, ввязывается в споры ради споров, постепенно старые знакомые стали отступать от него, чтобы не зацепило взрывной волной, которая непременно будет. Лауре предлагают перевод в Белый Шпиль и повышение. Она зовет Самсона с собой — и он впервые понимает, насколько привязан к этому городу, «своим» храмовникам и даже подопечным магам.

9:29 — 9:30 — События Кинлоха, отголоски которых приносят с собой официальные отчеты и некоторые беженцы, переворачивают мир Самсона. От нехватки лириума его мучают кошмары наяву, и в углах комнат он видит мелифекаров. За лишнюю порцию порошка готов браться за самые абсурдные, опасные среди новых жестких правил дела. Тоска по Лауре ближе сводит его с Мэддоксом, наивным и влюбленным. Другие храмовники перестают узнавать в нем прежнего Самсона, и никто не удивляется, когда Мередит объявляет о его изгнании. Самсона это ранит сильнее, чем само изгнание — то, что от него отвернулся каждый, грызет хуже ломки. Те ли это люди, которые когда-то шли все как один мстить за Гилиана? Что будет проще — признать себя неправым — или их всех трусами? Самсон доходит до писем бывшим коллегам, в них обвинения, смешанные с предостережениями и мольбами. Постепенно они перестают отвечать. Самсон задумывается о самоубийстве, но все это пока что кажется страшным сном, навеянным демонами, и он непременно кончится — если только Самсон не сломается раньше.

9:30 — 9:34 — Самсон выживает в городе, переполненном беженцами. Постепенно смещаются приоритеты, на первый план выходит забота о своей шкуре, побеждающая мораль, нравственность и чувство собственного достоинства, он учится договариваться со своей совестью, твердит себе, что ему плевать, что подумают о нем другие, и надеется, что однажды сможет правда в это поверить. Первая встреча с Мэддоксом спустя годы бьет по нему страшнейшим чувством вины, которое привело бы к печальным результатам (может ли храмовник стать жертвой Отчаяния? был шанс проверить), если бы не магическое подполье. Самсон оказывается втянут практически случайно, но это дает ему больше, чем лириум: новую цель в жизни, и цель эта — насолить Железной Суке так, как только возможно (ок, и помочь магам получить свободу — или несвободу, которая все же лучше Усмирения).

9:34 — 9:37 — Киркволл в промежутке между двумя кровопролитиями одержим паранойей, и даже Самсон падает его жертвой. Ему хочется верить, что он сдавал мелифекаров Каллену, рискуя всем подпольем, исключительно из собственных высоких моральных принципов, ничуть не потому, что его корежило от страха, стоило представить, что может даже такая маленькая шайка учинить в городе. Какое-то время он ждал, что за это его пожалуют принятием в Орден — и потом ему было тошно от собственной собачьей наивности.

9:37 — 9:38 — Последняя битва оставляет Самсона в плачевном душевном состоянии. Хотя ему кажется, что он бодр и собран, как никогда, его не отпускает огромный груз вины, и именно он толкает его вперед, заставляя что-то делать. Он злится на Церковь, злится на Орден, злится на Железную Суку, которая осталась статуей, вечным напоминанием о страхе и тирании своего правления, и на Орсино, который так глупо сорвался (неужели каждый маг способен на такое? на подлость, на мелифекарство?) — и еще больше злится на себя. Возможно, если бы он был лучше, старался больше, когда-то давно он смог бы все изменить. Показал бы Церкви, в чем она не права. Свергнул бы Железную Суку, или вбил немного умишка в мозги Каллена, пока еще была возможность. Не попался бы с письмами и не нянчил бы теперь Мэддокса с солнышком на лбу — или вовсе не брал бы те письма, и тогда был бы сейчас Каллену правой рукой, командовал отрядами храмовников, каждый день упивался бы вкусным, божественным лириумом. Прошлое изменить нельзя, но ему так хочется менять что-то сейчас, менять обозримое будущее — если бы только у него были силы...

9:38 — 9:40 — У Самсона есть силы. Силы, о которых о не мечтал, даже когда был мальчиком. У него есть армия, есть лириум — более того, есть уважение, и цель, и приказы, которые можно выполнять и не думать, ведь это Божество, и оно не посоветует плохого, и если Самсону иногда хочется задать пару вопросов, то лучше промолчать, ведь не может заблуждаться Божество? Нет, скорее он, Ралей Самсон, понял что-то не так. Лучше молчать. Молчать и копить вопросы в голове, пока они не хлынут волной, пока еще один авторитет не падет в его глазах.

9:40 — 9:41 — Ралей Самсон не подходит на роль сосуда. Что такое сосуд? Зачем ему эта роль? Самсон не знает, но это больно слышать. Он недостаточно хорош. Его армия — недостаточно хороша. Все они теперь лишь куски обезображенной плоти, разъедаемой красным лириумом, они почти бесполезны, Корифей урезает финансирование и вкладывается всей душой в свою ученицу, пока Самсон торчит в незнакомой стране, с незнакомыми людьми, и служит Божеству то ли секретарем, то ли личным дневником. Самсон не решается оспорить свою низкую роль, это все же лучше, чем ничего. Если бы только он мог как-то доказать свою полезность... Он так не хочет снова стать балластом. Этот подспудный страх толкает его на самые разные вещи, и героические, и довольно подлые, и выливается то желанием лебезить перед Старшим, то злостью на него же, и заодно на себя.

9:41 — текущее время — Уже бесполезно задавать вопросы: Самсон видит, куда его завело Божество. Куда Божество ведет их всех. Самсон уже не пытается оправдывать свои поступки, это не важно, он — не важен в глобальной картине мира. Он может быть монстром, но какое это имеет значение, если еще есть надежда, что Корифей поможет построить новое будущее? Пусть на крови. Как будто мало крови лилось раньше. Смирение дает нежданные плюсы: Самсона не мучают кошмары о свершенных злодеяниях, он не думает о вине, не вспоминает друзей и не злится на врагов, и ни смерть, ни предсмертные муки его уже не пугают. Он вообще мало что чувствует в это время. Видит Создатель — он просто устал. Так устал...

7. Биография:

В принципе, своего брата Ралей не винит и не винил никогда, даже угрюмым четырнадцатилетним подростком. Когда умерли родители, им всем пришлось нелегко, и все они выживали как могли, и окажись он на его месте, он бы, возможно, поступил так же.

Маленькая рыбацкая семья, из имущества — крохотный домик в Нижнем Городе, на самой границе с Доками, да лодочка, да большой медный котел. Отец вязал сети и носил на рынок корзины с уловом, мать выходила в море на их крохотной скорлупке и возвращалась домой, пропахшая солью, ветром и рыбными очистками, а дети, как и все дети в маленьких бедных семьях, были на подхвате и тут, и там. Трое их было, старшой — Эверет, средняя — Небула и мелкий, отставший от сестры на год — Ралей. Пока Небула ходила с матерью в море, а Эверет учился сводить дебет с кредитом, что бы не означали эти слова, Ралей ползал по пристани, по склизким прибрежным скалам, по берегу с колючим неласковым песком, собирая моллюсков, крабов и умирающих морских звезд. На продажу такая мелочь не шла, из нее вечерами варили похлебку, да тем обычно и были сыты.

Возможно, это было не самое счастливое детство, но Ралею не с чем было сравнивать, и он любил это — запах Доков, соленый, с нотками мочи и гари, вкус пересоленной рыбы, даже море, холодное, опасное, грязно-серого цвета, как любая загаженная лужа в этом Создателем забытом городе. Любил крохотный домик, в котором спал вповалку с братом и сестрой на одной на всех постели, любил мать, отвешивавшую подзатыльники тяжелой мозолистой рукой, любил отца с остекленевшим взглядом запойного пьяницы, любил соседских девчонок и мальчишек, которые почитали лучшим развлечением пойти всей ватагой кидать камни в «эльфийских попрошаек». Любил так беззаветно и искренне, как могут любить только дети.

Мать принесла какую-то заразу с моря. Сначала кашляла, потом пошла сыпью и стала выплевывать в таз с водой для умывания ошметки крови и какой-то пены. Когда однажды ночью она стала задыхаться и биться в судорогах, Ралей — ему было тринадцать, и у него были самые быстрые ноги, — побежал в Церковь за помощью. К ним не прислали лекаря, но пообещали помолиться Создателю за душу смелой рыбачки. Как это должно помочь им выжить, Ралей не знал, но мудрость Создателя оспаривать не рискнул.

Небула подхватила от матери ту же дрянь, но для нее все закончилось лучше — спустя две недели горячки и постоянного кашля она осталась глухой на одно ухо и с дрожащими слабыми руками. Ясное дело было, что толку от нее в море будет немного. Отец ничего на тот счет не сказал, просто молча запил сильнее — да так и не вернулся домой из таверны одним сумрачным зимним вечером.

Самсону стукнуло четырнадцать. Они с Эверетом пытались ходить вместе в море, улова еле хватало, чтобы платить за крышу над головой. Новый наместник перекрыл торговлю с Орлеем, налоги взлетели, жизнь становилась все более невыносимой. Небуле было нужно лекарственное питье и горячее питание, Ралей ходил в эльфинаж, выторговывал странно пахнущие зелья за пару гнутых медяков. Эльфы смотрели глазами-блюдцами, недобро прижимали уши к голове. По вечерам Ралей заворачивался с Небулой в одно драное одеяло, грел ее своим теплым боком и рассказывал, какие в эльфинаже смешные маленькие домики и дерево, увешанное ленточками.

В какой момент Эверет решил, что они не справляются? Всяко после совершеннолетия. Небула была первой — однажды Ралей вышел в море утром, а к вечеру вернулся в дом, опустевший вполовину. Эверет скупо сказал, что Небула нашла свое призвание в Церкви и решила уйти в послушницы. Ралей не спорил. У послушниц есть постель и еда, возможно, сестре это правда будет на пользу. Он хотел написать ей, но грамоте был не обучен, а лишних медяков, чтобы заказать записку у знающего человека, у него не водилось. Без Небулы дома стало тише и как-то темнее, словно из углов к ним с братом тянули свои липкие щупальца демоны, о которых рассказывают на проповедях в Церкви. Ралей стал чаще ночевать на пристани, а более-менее теплые дни проводить в море, ныряя рыбкой и разглядывая сквозь мутную толщу воды огромные туши важных торговых кораблей. Эверет поджидал его дома, поколачивал за долгое отсутствие, отправлял делать домашнюю работу, а себе наливал немного самогона — по его же словам, согревался, чтобы экономить на дровах. Лодочка неприкаянной болталась на привязи у причала: в море ходить они перестали. Эверет носил на рынок скудные вещи, оставшиеся от родителей, продавал таким же беднякам, как они сами — тем и кормились.

Когда Эверет однажды встретил его с очередной прогулки чистым комплектом одежды и новенькой острой бритвой, Ралей сразу понял, что дело нечисто. Но спорить не стал — кто он такой, чтобы ослушаться старшего брата? Покорно приоделся, привел себя в приличный вид, вымыл за ушами и потер зубы песком, а потом пошел вслед за братом в Казематы. Люди туда без дела не совались, Казематы, казалось, нависали над каждым входящим, подминали своей тяжестью, напоминали о ничтожности хрупкой человеческой оболочки. Ралей втягивал голову в плечи, но не зыркать любознательно по сторонам не мог: во дворике Казематов были люди — рыцари в блестящих доспехах, знать в роскошных одеждах, и еще те, другие, в одеждах, похожих на платья. Маги. Ралей раньше магов не видел.

— Сколько ему? — спросил рыцарь, улыбчивый и рыжеватый. Он был молод, явно отпустил длинные густые усы в попытке казаться старше своих лет. Ралея это рассмешило, и он улыбнулся ему, а рыцарь подмигнул в ответ.

— Пятнадцать скоро, — сказал Эверет хмуро и дернул брата за рукав, словно напоминал вести себя прилично. — Знаю, староват — но он еще многому может научиться, старания ему не занимать, равно как и силы.

Это была самая длинная похвала в адрес Ралея, какую тот слышал в своей жизни, и она даже не перемежалась бранью. Удивительно.

— Пятнадцать, значит, — рыцарь поскреб подбородок. — Что, парень, прорезалась тяга к свету? Хочешь стать клинком Создателя, нести Его слово, защищать слабых и наказывать злых?

Ралей честно задумался.

— Хочу есть, — подытожил он. Рыцарь расхохотался, Эверет зашипел и влепил ему подзатыльник, а Ралей только пожал плечами. Завтрак ему Эверет не выдал, в животе больно тянуло, а от Казематов доносился запах капустной похлебки. Думать о чем-то еще было сложно, да и врать он не любил. Свет, скажут тоже. Клинок Создателя. Он в Церкви-то не был с материного сожжения.

— Зато честный, — рыцарь протянул Ралею руку в тяжелой перчатке, Ралей неуверенно ее пожал. Второй рукой рыцарь вручил Эверету мешочек. Мешочек звякнул: пять золотых, не меньше, прикинул Ралей на слух и тут же обзавидовался, представляя, сколько вкусной еды можно купить на такие деньги. — Меня Траском зовут. Пойдем, что ли, рекрут.

Так Ралей Самсон стал храмовником в год четырнадцатый века дракона, за неделю до своего пятнадцатилетия.

* * *

Наградной щит от рыцаря-командора Гилиана Самсон получил за месяц до его гибели. Для храмовников тогда были не лучшие времена, как, впрочем, и для всего Киркволла, стонущего под пятой жестокого наместника. Самсону было чуть больше двадцати, он год как прошел посвящение — да, позже, чем его ровесники, никто и не говорил, что он отличается умом, сообразительностью и воинскими талантами; за этот год он успел поучаствовать всего в паре стычек — что смешно, не с магами, не с демонами, чего стоило бы ожидать, а с самыми обычными наемниками, осмелившимися сунуться к Казематам, да больше ничем особым и не отметился. По словам Гилиана, он заслужил этот щит, отличившись как достойный храмовник. Самсон за собой такого не замечал. Он не был таким, как те другие, хорошие храмовники, которые не видят жизни без Ордена, которые ходят в Церковь истово молиться и каяться, и патрулируют Казематы после смены просто на всякий случай, и спят в обнимку с мечом, цитируя во сне Песнь Света. Самсон не очень-то думал о высшем предназначении. В Ордене неплохо кормили и платили деньги, давали кров и доспехи, и лириум, от которого мир становился приятно четче, и строгий план, который упрощал жизнь, снимая необходимость думать. Нет, Ралей Самсон вовсе не был достойнейшим из храмовников, но спорить было бы глупо, и он принял награду с благодарностью, раскрасневшись и уткнув взгляд в пол от смущения.

Траск издевался над ним всю следующую неделю — Самсон даже всерьез подумывал поменяться с кем-нибудь койкой в бараке, да не с кем было. О том, что рядовой Ралей Самсон робеет перед рыцарем-командором, как красна девица, не знал к тому моменту только ленивый. Самсон давно перестал спорить и назначать дуэли (мордобой, если по-простому, по-киркволльскому), только небрежно поводил плечами: если эти олухи хотят свести его преклонение перед кумиром до простого плотского желания, их право, но он-то знает лучше. И в момент, когда ему вручали блестящий золотом щит, Самсон думал не о том, как поцеловать Гилиана в узкие губы, потерянные в гуще кудрявой бороды, а о том, как когда-то Гилиан в разгар тренировки спросил его, чем же занимаются храмовники.

— Защищают людей от магов, сэра, — сипло ответил Самсон (голос у него все еще ломался и сходил на нет в самые неподходящие моменты). Фразы, которые бросал рыцарь-тренер каждый день, избивая их длинными шестами, оседали в голове намертво. Любой храмовник мог повторить их наизусть, не сбившись. Никто никогда над ними не задумывался, Самсон не был уверен даже, что разобьет эту фразу на отдельные слова: она запоминалась единым сочетанием звуков.

— Вот как, — Гилиан взял тренировочный деревянный меч и с легкостью повалил Самсона на землю, взвив клубы пыли с площадки. — А маги что же, не люди?

Он после этого ушел — к другим рекрутам, проверять мастерство и знания, а Самсон еще долго лежал на спине, смотрел в серое небо, зажатое между крышами зданий Казематов, и переваривал новую, свежую мысль. Словно кто-то зажег свечу в темной комнате: слишком мало света, чтобы изгнать тьму, напротив, только больше теней, больше вопросов и неясности.

«А маги что же, не люди?» — и правда ведь, защищать магов такая же обязанность храмовника, как и любая другая. Может даже, первостепенная. Защищать от Тени и демонов, защищать от обезумевшего испуганного люда, от собственных чрезмерных желаний... от других храмовников. Почему об этом так мало говорят на тренировках? Самсон помнил только редкие разговоры в Церкви о том, что Круг-де есть благо для каждого мага, и те из них, умы которых не смущают демоны, это знают. Но о храмовниках в этих речах не было ни слова.

«А маги что же, не люди?»

Самсон сломал челюсть Аларику, застукав его с магичкой-ученицей чуть старше тех лет, когда сам Самсон попал в ученики Ордена. Просто увидел их вечером в одной из келий за неплотно закрытой дверью, и как только осмелился поднять руку на старшего по званию? Гилиан хотел Аларика выгнать, Мередит настояла на том, что сейчас не то время, когда Орден может позволить себе терять своих — тем более из-за одного проступка. Дело замяли, магичку направили в Оствик. Самсон получил щит через пару недель после этого разбирательства, из рук сэра Гилиана, и если бы так не смущался, видел бы, как рыцарь-командор кивнул ему с одобрением. Больше об этом деле не вспоминали.

Спустя месяц сэр Гилиан был убит.

Нет. Убит — слишком простое слово, оно не подходит для описания того, что сотворила с ним банда наемников, прорвавшая оборону Казематов. Избитого и израненного, его выволокли из Казематов и протащили по городу, а после казнили, как какого-то вора. Обвинительный приговор называл его предателем. Предателем Киркволла, спевшимся с Орлеем.

Они не верили — не в приговор даже, ради Создателя, и дураку было ясно, что приговор сфабрикован. Но в то, что какие-то головорезы могут посметь напасть на Казематы, что храмовники не самая внушительная сила в городе, что они должны позволять наместнику так обращаться с ними — с воинами самого Создателя!.. Мы будем это терпеть, спросила Мередит вечером после казни — мы будем терпеть, или мы пройдем по городу маршем, утопим дворец в крови, если придется, и напомним наместнику, что его власть есть власть человеческая, а нашу благословила Андрасте?

Почему мы не пошли на наместника с боем до того, как был казнен Гилиан — вот что хотел бы спросить Самсон. Конечно, уже потом, когда закончилось кровавое мессиво. В тот момент он ничего не хотел спрашивать, он хотел только взяться за меч и выплеснуть куда-то всю боль, злобу и отчаянье, которые раздирали его изнутри. Никогда он не чувствовал с Орденом такого единства. Никогда еще не осознавал себя в полной мере частью: частью чего-то большего. Армии. Семьи. Все, как один, идут мстить за павшего друга, и ярость поет в жилах, вторя песне лириума. Этот день оставил много горечи в памяти Самсона, но он же подарил и удивительную, тонкую, пронзительную нежность к людям, которые его окружают.

Личную корреспонденцию Гилиана разбирал Траск — он был в числе тех, кого повысила Мередит, став рыцарем-командором. Он показал Самсону часть писем — писем от Верховной Жрицы Батрикс III, требовавшей от храмовников влияния на наместника Тренхолда, писем от Тренхолда, обвинявшего Гилиана в пособничестве Орлею, писем самого Гилиана, отвечавшего снова и снова, что это не его и не Ордена дело, что задача храмовников — стеречь Круг от напастей, поджидающих магов внутри и снаружи. Записки от Мередит, требующей активных действий, пока не стало поздно...

На тот момент это стало шоком для Ралея Самсона. Не особо верующий человек, любитель богохульств и непристойных шуточек, он все же привык воспринимать Церковь как оплот чистоты и нравственности в этом безумном мире, просто потому что так всегда все говорили, в первую очередь сама Церковь. Сама мысль о том, что Церковь может быть впутана в такое дело, как политика, торговля, мелкий шантаж и давление силой, казалась до тошноты неправильной. И чем больше Самсон думал об этом, тем больше у него открывались глаза, тем сильнее хотелось подвергнуть тщательной проверке некоторые догмы, которые до того он воспринимал без вопросов.

— Гилиан не хотел бы разброда в наших рядах в такой момент, — сказал ему Траск. Самсон поделился своими размышлениями в тот самый день, когда тело Гилиана, опороченное и обезглавленное, должны были сжечь с причитающимися ему почестями на площади Казематов. У многих слезились глаза — от дыма, клялись они. Мередит читала торжественную речь.

Траск положил руку ему на плечо.

— Что, кроме Церкви, может подарить тебе утешение в такой час? — спросил он мудро. Самсон хотел ответить, что самогон и лириум справились бы лучше — но тут костер выпустил сноп искр, и строй храмовников ответил на это ревом, раз за разом ударяя по щитам мечами и булавами, и Самсон не отстал от товарищей, оставляя вмятины и царапины на зеркальной золотой поверхности с гравировкой «Ралею Самсону с великими почестями от Гилиана, рыцаря-командора».

* * *

Перед Орсино Самсону всегда было немного неловко.

Ладно, не совсем «всегда» — до того, как этот эльф стал Первым Чародеем, Самсон не обращал на него внимания. Ну эльф и эльф, мало их в Круге, что ли? Он смутно помнил, что Орсино был чародеем уже в те годы, когда он сам был сопливым учеником при Ордене, и уже тогда выглядел то ли на сорок, то ли на двадцать четыре — с эльфами никогда не скажешь точно. Не то что бы у них был шанс узнать друг друга получше, общение между храмовниками и магами не поощряется; но Мередит настаивала, чтобы храмовники следили за всеми исследованиями магов, и по шесть часов в сутки каждый день Самсон торчал в одной лаборатории с Первым Чародеем, а это кого угодно сблизит, особенно когда в Киркволле лето и от жары, кажется, плавится форменный нагрудник.

— Вы бы хоть книжку почитали, — рыкнул Орсино как-то раз. Он корпел над некими свитками битый час и выглядел не очень довольным, и взгляд храмовника, буравящий его спину, не добавлял ему положительных эмоций. Самсон, который едва не задремал стоя к тому моменту, встрепенулся и лязгнул доспехом.

— Так дежурство же, — растерянно брякнул он, хотя по-хорошему стоило мага проигнорировать, а то и ткнуть под ребра кулаком за дерзость. — Не положено.

Орсино тяжело вздохнул и провел рукой по волосам — длиной до плеч, глубокого серебряного цвета. Эльфы вообще-то седеют намного позже, чем люди. Самсон подумал, что это, наверное, от нервов. Все знали, как Орсино стал Первым Чародеем: когда каждый старший чародей в Круге отказывался от этой должности, он вышел вперед и принял на себя удар, неловкий и дрожащий, слишком молодой в свои двадцать четыре (сорок?) для такой ответственной должности.

— Знаете, нам ведь тоже нелегко, — сказал ему Самсон примирительно. — Мередит ужесточает правила не только для магов, но и для нашей братии.

Никаких больше походов в бордели и таверны. Никаких писем домой и ленивых игр в Порочную Добродетель на дежурствах. В карцер можно было угодить за небрежную шутку, нечищеный нагрудник, неправильный взгляд в глаза рыцарю-командору. А карцер почти всегда означает ломку без лириума, а для храмовника это страшнее пытки, страшнее одержимости. Самсона продирало липким холодом от одной только мысли.

— Это для нашей общей защиты, — добавил он неуверенно.

— Ты правда думаешь, — Орсино развернулся к нему, блеснув темными глазами, и Самсон инстинктивно выставил руку, готовясь запустить святой карой. Мага это заставило отшатнуться. С минуту они тяжело дышали от напряжения, и тут бы магу поступить разумно и вернуться к своим делам, но Орсино был не таков, и он продолжил, тише, но с плохо скрываемой яростью: — правда думаешь, что можешь сравнивать то, что тебя лишили лишней пьянки в честь выходного дня — и то, как каждую неделю кто-то в Казематах обрывает свою жизнь, потому что не в силах терпеть ужасы заключения?

Это не заключение, хотел сказать Самсон. Это просто Круг — не тюрьма, так живут все маги, так они жили с самого прихода Андрасте, и никто вроде не жаловался.

Или жаловались — просто их не хотели слышать?

Самсон попытался представить, как это, жить вот так, почти как в тюрьме, с самого детства. А что? Живут же храмовники. Тут кормят и поят, и учат драться и всяким наукам, жители Клоаки,да даже Нижнего города, могут только позавидовать. Что о принуждения, так многих сдают в приюты при Церкви вообще младенцами, и выбора у них не больше, чем у магов. То есть, конечно, гуляй, если хочешь, никто не держит, только где ты возьмешь на воле лириум?

Только храмовники оживали до старости, если с ними не приключалась оказия. Что до магов, то ни один предшественник Орсино своей смертью не умер. И ладно бы речь шла о подковерных играх, интригах, заказных убийствах. Нет, маги делали это с собой сами. Не выносили... чего?

Самсон покачал сам себе головой. Не его это было дело, зарываться в такие мысли. Магам пусть остается мажье, а он храмовник и неча совать свой нос, куда не следует. Слишком часто он ловил себя на неуставных размышлениях, и Траск не уставал повторять, что он такими речами их обоих подведет под монастырь.

— Знаешь, как называют рыцаря-командора в бараках? — спросил Самсон. Орсино моргнул, сбитый с толку резкой сменой темы, перестал сверлить Самсона тяжелым взглядом выпуклых эльфийских глаз, и Самсон улыбнулся ему под забралом. — Железная Сука.

Орсино коротко, недоверчиво рассмеялся, прикрывая ладонью узкие губы.

— Ей подходит, — пробормотал он, возвращаясь к бумагам, — ей подходит.

Самсону было неловко перед Орсино, потому что там, где нужно было встать и сказать, Орсино вставал и говорил — даже будучи магом, бесправным узником Казематов, любой неверный шаг которого мог привести к обвинению в мелифекарстве или одержимости. Самсон тешил себя надеждой, что однажды он тоже так сможет. Когда-нибудь потом. Не сейчас. Сейчас он только зря гонял воздух, разливаясь перед Траском, перед сослуживцами. Они слушали, конечно. Не понимали, но когда это простой люд был против перемыть косточки начальству? А когда Самсон принимался ругать не только Мередит, но и Церковь, и сами Круги, его беззлобно осаживали. Не надо лезть на рожон, говорили ему. Не наших умов дело. Тебе что, плохо живется?

Жилось Самсону вроде как хорошо. Они с Лаурой сравнялись в рангах, и с того момента перестали скрывать свои отношения. Да, братания между храмовниками не поощрялись, и что с того? Всю жизнь провести бобылем? Самсон не хотел идти ради любимого Ордена на такие жертвы. Он уже сейчас чувствовал — хоть и не хотел признавать, — как лириум сказывается на его теле и разуме. Дрожь в руках, сосущая боль накануне приема новой порции лириума — ему не хватало стандартного флакона, и это ощущение не-достачи заполняло почти все его мысли; еще десяток лет, пятнадцать, может, двадцать, если он будет везунчиком, и ему дорога в благодетельный дом при Церкви, где какая-нибудь ласковая послушница будет подтирать ему слюни, пока он будет бессмысленно пялиться в стену. До того момента Самсон хотел успеть вкусить полной жизни. Любимый человек, может, скромная свадьба и обмен обетами — разве о многом он просит? У Траска вон дочка родилась, а Самсон о детях и не думал. Его запросы были куда скромнее.

Впрочем, у многих не было и того.

Мэддокс был хорошим парнем. Младше Самсона на добрый десяток лет, но уже сейчас шире в плечах — спасибо кузнице, в которой он исправно махал молотом. Первый раз его магия пробудилась в виде вспышки пламени, чуть не спалившего весь дом, Самсон вынес его из того пожара лично, привел в Круг за руку и с тех пор чувствовал некоторое покровительство в адрес пугливого мажонка. Магию Мэддокс не любил, зато с металлом управлялся так, что иной гном позавидует. Он подкупил Самсона, когда выправил все вмятины на наградном щите так, что и следов не осталось — а потом еще отполировал так, что в этот щит стало можно смотреться, как в зеркало.

— У меня есть девушка в городе, — признался Мэддокс как-то раз, когда в кузнице их было двое: Самсон полюбил останавливаться в жарком местечке после дежурства, греть кости, ноющие от постоянной нехватки лириума, и смотреть, как металл превращается в оружие под умелыми движениями мага. Самсон удивленно поднял брови, и Мэддокс неловко замялся. Впрочем, о чем он хочет попросить, Самсон догадывался и так.

Ему было не в новинку выполнять для магов мелкие поручения. Подумаешь, прикупить в городе любимое лакомство, отдать письмо семье, заложить памятную цепочку и вернуть деньги магу (на что их тратить в Круге, спрашивается?) — хуже от этого никому не будет, так ведь? Самсону за это иногда перепадало — деньгами, а то и лириумной пылью. Небольшой бизнес, подработка, а заодно и приязнь со стороны магов. Самсон посмеивался про себя: мол, если эти робы однажды решат перерезать всех храмовников, глядишь, припомнят старику Самсону тот кулек леденцов да отпустят с миром.

Передать стопку писем от влюбленного мага его девчонке? Самсон бы взялся и без обещания компенсации трудов. Он становился мягким, когда дело доходило до романов, сказывалась собственная любовь, то чувство, когда едва все сложилось у тебя, и осчастливить хочется весь мир. Пустяк, сказал Самсон. Раз плюнуть. Давай сюда свои писульки и не трясись так, не кусаюсь.

Переписка завязалась. Зря — но если бы он обладал даром предвидения или хотя бы здравым смыслом, его жизнь давно уже текла бы по другому руслу.

* * *

Жить без лириума — все равно что зависнуть в мутных прибрежных водах Недремлющего моря. Как будто тебе четырнадцать, над тобой — толща сизо-серой колеблющейся воды, и очертания кораблей сквозь нее расплывчатые и устрашающие, а звуки доносятся едва заметным эхом.

И холодно. Холодно все время — даже когда тебя лихорадит.

Самсон говорил, что к этому нельзя привыкнуть, но на самом деле человек — такое существо, которое способно привыкнуть даже к тому, что к чему-то нельзя привыкнуть. Парадокс сознания, без которого жизнь любого нищего была бы заранее лишена смысла. Самсон привык просыпаться с ломотой в костях, привык вставать с лежанки и сворачивать ее в плотный сверток, потому что бросить кровать без присмотра в Клоаке значит ночевать в следующий раз на голом каменном полу. Привык передвигать непослушные ноги по качающейся мостовой, привык наступать на камни, разбегающиеся из-под ноги, привык, что лица людей, у которых он просит подаяние, расползаются и искажаются, вздуваясь демоническими оскалами.

Эверет то ли был давно мертв, то ли покинул город. В старом доме на границе с Доками ютились теперь сразу четыре семьи — с недружелюбными взглядами хороших, но порядком натерпевшихся людей, готовых вспороть глотку тому, кто покусится на их призрачное благополучие. Самсон спал на пристани, если оттуда не гоняла стража, по вечерам после отлива обшаривал мокрый песок, выбирал из него склизкие ракушки с маленькими тельцами моллюсков внутри. Блюдо, почитающееся в Орлее за деликатес, у него шло на похлебку, которая позволяла дожить до нового утра.

Заказы были редкими. В город прибывало все больше беженцев, они готовы были работать за медную монетку, за еду, за крышу над головой — стоит заикнуться, что ты хотел бы приличную оплату, и тебе на смену придет десяток менее привередливых наемников. В основном Самсону перепадали редкие квесты, связанные с магией. Демоны в подвале поместья, проклятые ценности, магические печати на дверях — Самсон брался за все. На святую кару тех крох лириума, которые он получал, еще хватало.

Первый раз маг попросил Самсона о помощи, когда тот пришел во дворик Казематов закладывать наградной щит. До этого он неделю как мучился без лириума и тяжко выбирал — умереть от ломки или поступиться последним кусочком прошлого, и если поступиться, то отдать щит за бесценок в ближайшую лавку или приползти унижаться к бывшим коллегам в надежде, что усмиренные оценят товар честно?

На приеме оружия и доспехов стоял Мэддокс. Самсон чуть не выронил щит на землю: он слышал, конечно, какая судьба ждала его друга — но увидеть своими глазами... нет, усмиренных Самсон встречал и раньше, как и многие, отводил от них взгляд с сочетанием жалости и подспудного страха, как перед умертвием или призраком. Но одно дело, когда это случайный ученик, не справившийся с Истязаниями — и совсем другое, когда ты видел лицо, запятнанное теперь солнышком, смеющимся, плачущим, смущенно краснеющим...

В ушах зашумело. Кажется, рекруты неподалеку обсуждали его потрепанный вид, посмеивались между собой — молодые, горячие, глупые, еще не понимающие, что их ждет, как Церковь сломает их жизни. Самсон бы сказал им что-нибудь — наверняка выглядел бы жалко при этом, шатающийся, будто пьяный, грязный старик, потрясаюший пальцем и ругающий Железную Суку, — но он все еще был ошеломлен. Мэддокс перебирал ножи, разложенные на прилавке, аккуратно навешивал ценники на рукоятки. Взгляда он не поднимал.

Самсон отмер, только когда в него врезался плечом мальчик-ученик, эльф, ростом едва ему по плечо. Захлопал ресницами, заизвинялся перед «сэрой» — Самсон присмотрелся и узнал его, он еще застал Самсона храмовником. И вот тут уже стало и стыдно, и тошно, Самсон буркнул что-то нечленораздельное, попятился к выходу из дворика, прижимая почти забытый щит к груди. Уже у самых ворот его поймал за рукав Траск; болезненно морщась и поглядывая по сторонам, он вложил ему в руку несколько монет. Рекруты пялились на это с любопытством и насмешкой, пока их не одернул Каллен.

Записку Самсон нашел в кармане уже вечером. Продравшись сквозь кривой скачущий почерк, узнал, что вышеупомянутого ученика — друга Мэддокса, сэра Самсон, вы могли видеть нас вместе, — ждет Усмирение вместо Истязаний, просто потому что он был слишком хорош в изучении некоторых школ магии. Все в Круге знают, что сэра Самсон был изгнан из Ордена несправедливо, что сэра Самсон человек добрый и справедливый и не потерпит такого произвола, и что если бы сэра Самсон мог...

Самсон бы выкинул эту записку. Выкинул бы, он мог поклясться Создателем — ему еще не хватало впутаться в это, — но в самом конце письма была короткая приписка. Дескать, ученик этот знает, где хранится лириумный порошок, и будет совсем не сложно, сбегая, захватить с собой горсть-другую — хорошего, чистого лириума, не разбавленной мукой и толченым мелом мути, которую с честным видом толкают гномы-контрабандисты.

И даже сильнее, чем лириум, манила возможность вздрючить Железную Суку.

Побеги магов были не частыми, без какого-то плана и графика. Иногда уходил один человек, иногда два или три, обычно молодежь, которая знала, что ждет их на Истязаниях, но пару раз Самсон выводил в порт и совсем еще детей, новичков в Круге, и уже пожилых почтенных магов, твердо знающих, куда держать путь. Иногда все проходило гладко, иногда случались облавы, приходилось убегать, прятаться; однажды дошло до прямой стычки, Самсон увидел перед собой человека в храмовничьем доспехе и замешкался, не смог ударить вовремя. Беглая магичка получила стрелу в глаз и скончалась на месте, Самсон еле унес ноги. В подполье его не винили: все знали, каковы риски при таких побегах.

Платили маги деньгами, лириумом, иногда артефактами и драгоценностями, иногда едой, с иных взять было нечего, и тогда Самсон разводил руками, потому что поможешь бесплатно одному, и десяток выпьет из тебя все соки. Это в подполье тоже понимали.

Самсон не спрашивал, зачем они бегут, на что надеются, глупые, почему так рискуют. Не спрашивал, куда их увезут корабли, на которые он указал. Меньше знаешь — крепче спишь, говорил он себе каждый день.

Спалось беспокойно. В Тени поджидали демоны, выпивали остатки сил, опутывали своими липкими чарами; снилось разное — Траск, отталкивающий протянутые в мольбе руки, Железная Сука, вгоняющая иглы под взмокшую кожу. Снился Каллен, такой, каким видел его Самсон пару лет назад, когда мальчик только вселился в бараки — бледный, с синевой под глазами, он еле шевелил губами, рассказывая про ужасы Кинлоха, про демонов и мелифекаров, про страшные пытки, рассказывал и смотрел Самсону в глаза, спрашивая без слов: как ты можешь их отпускать, Самсон? Ты что, не помнишь, на что способны маги? Ты готов отвечать за каждую жизнь, которую они отнимут? Потом ему на смену приходил Мэддокс с пустым, но пронзительным взглядом. Зачем они сделали это со мной, сэра Самсон, говорил он монотонно. Зачем ты им позволил? Иногда он просто молчал, и Самсону хватало, чтобы проснуться, задыхаясь. С груди падала клоачная крыса, почти рискнувшая попробовать спящего человека на зуб, соседи по подворотне недовольно ворчали и лягались, требуя спать спокойнее или проваливать. Самсон затихал, да так и лежал, глядя в узкие колодцы шахт на серое небо, такое же мутное, как вода у причала — пока хмурые тучи не начинали светлеть от первых лучей солнца.

Тогда приходило время снова вставать, снова сворачивать лежанку в удобный тюк и передвигать ноги — раз-два, раз-два, потому что в Клоаке тот, кто позволяет сомнениям тащить себя на дно, долго не выживает. А выживать было нужно. Выживание Ралея Самсона являлось плевком в лицо Церкви и Железной Суке лично — во всяком случае, Ралей Самсон смел на это надеяться.

* * *

Лаура перевелась в Белый Шпиль в 9:29 — за год до изгнания Самсона и за пять лет до того, как все в этом городе окончательно полетело к демонам. У Лауры всегда было отменное чувство времени, тут не поспоришь. Сказать, что Киркволлу сильно досталось за это десятилетие — значит, не сказать ничего. Самсону до конца его дней будут сниться узкие улочки Нижнего города, объятые пламенем, и люди, гибнущие от удушья в клубах зеленого дыма кунарийских бомб. Рогатые исполины, молча вырезающие десятки жителей одним взмахом боевого топора, казались демонами. Самсон отсиживался в Доках, нырнув под причал — там его не мог достать ни огонь, ни шальной удар.

И это была только первая битва, прокатившаяся по Городу Цепей.

Какое-то время казалось, что самое страшное позади, что все еще можно исправить. По улицам был брошен клич, каждый храмовник, каждый рекрут был нужен, чтобы помочь городу очиститься, и Самсон стоял плечом к плечу со старыми товарищами, и они не смотрели на него с презрением. Как всегда, Орден мог худо-бедно работать, пока кто-то стоял у руля и щедро раздавал команды.

Орден без командира был похож на собаку без хозяина: отощавшую, голодную и злую, обезумевшую от страха, готовую загрызть хоть волка, хоть маленького ребенка. И все-таки Самсон, как бы не злился, как бы не проклинал, никогда не сможет в полной мере обвинить Каллена за то, что тот в итоге бросил город на произвол судьбы после трех лет безнадежных попыток заставить эту дохлую клячу подняться. Не то что бы он в принципе имел на это право, после того, как сам покинул город в самое тревожное время. Что он мог сделать? Лириума не хватало на всех, и без того непростая жизнь превратилась в выживание, и ему по сути было уже все равно, куда пойти. Небось, был бы сейчас в Инквизиции, приди к нему в тот день Искательница со сладкими речами и маняще блестящими синими бутылочками. Но нет, у его судьбы был северный выговор и флаконы с красным светом — но до той судьбы еще нужно было дожить.

Выжить. Не одному — с прицепом. Почти бесполезным, безвольным, беспомощным. Когда Самсон нашел Мэддокса в руинах Казематов, весь внутренний двор Круга уже зарос тонким слоем красного минерала, похожего на леденец или красный лед — только ни конфеты, ни стылая вода не могут так заманчиво петь. Самсон удержался от того, чтобы рухнуть на колени и вылизать дворик целиком, только чудом.

В заброшенном здании, на острове, закрытом на карантин, остались и другие Усмиренные. Они слепо смотрели в пустоту, а Самсону казалось, что ему в спину, но он был реалистом — или он забирает одного, или погибает тут вместе с ними.

Магам больше не требовались пути на волю, они и так разбежались, кто куда. Самсон думал поискать старые контакты, связывавшие его с подпольем, может быть, им пригодился бы лишний клинок, но ему там были не рады после истории с мелифекарами. Самсон не жалел, что тогда обратился к Каллену. Свобода свободой — но картины буйства магии крови, который Каллен описывал когда-то, вставали в памяти слишком живо, и следом вставали дыбом волосы на голове. Самсон не хотел больше Усмиренных, но и жертв кровавых ритуалов он не хотел тоже.

Город пустел на глазах. Казалось, еще немного, и его ждет судьба каких-нибудь эльфийских руин, каких еще много в Долах — пустые здания, сложенные из камня, которому ничего не стоит простоять тут еще тысячу лет, нехорошая аура, от которой противно тянет в животе, стоит войти слишком глубоко, и никаких следов жизни, даже крыс или нагов, только демоны, на что-то еще надеющиеся в своих темных углах. Жители сбивались в оголодавшие злые банды, стычки случались на улицах прямо средь бела дня, корабли не выдерживали веса всех беженцев и оседали так, что волны перехлестывали через край. Многие уходили в леса.

В городе было слишком опасно — опаснее, чем на берегу, облюбованном работорговцами и тал-вашотами. Самсон уложил нехитрые пожитки в пещерке в часе ходьбы от города, усадил там Мэддокса и каждый день шел в город, надеясь что-то заработать или хотя бы стянуть. Сталкивался на недружелюбных улицах с другими выжившими, с беднотой, с храмовниками в потускневших доспехах, с покрасневшими, лихорадочно блестящими глазами: многие из них никогда раньше не испытывали ломку и не знали, что их ждет впереди. Некоторые узнавали Самсона, и тогда он негромко делился секретами — если пожевать мяту, будет похоже, будто ты сделал глоток из бутылочки, одеяло может не помочь согреться, если не завернуть в него горячие камни. Кто-то его слушал. Самсон надеялся, что это поможет хоть кому-то.

Когда возвращался — Мэддокс сидел на том же месте, так же смотрел в стену. Самсон не был уверен, что это нормально даже для Усмиренного, может быть, на него повлиял красный лириум, может, слишком большим шоком было падение Круга. Может, он просто не хотел общаться лично с Самсоном, и забирать его из Казематов было плохой идеей.

Жизнь рассыпалась на части вместе с городом, и Самсон не знал, какая магия может снова собрать ее воедино — но зачем-то продолжал идти вперед. Возможно, это правда была рука Создателя. Оглядываясь назад, Самсон скорее склонен был поверить в злой рок.

8. Навыки и способности:

Все детство Самсона прошло на пристанях Киркволла, что подарило ему немало важных навыков, владение которыми кажется ему настолько естественным, словно они врожденные, и люди, которые на эти мелочи не способны, вызывают у него легкий ступор и недоверие. Самсон прекрасно плавает, задерживая дыхание под водой минут на пять-семь, рыбачит и сетью, и удочкой, ловко обращается с лодкой — может грести, ставить парус, чинить, ориентироваться по звездам, хотя на корабле размером побольше суденышка окажется не особо полезен. Тогда же он впервые научился драться — и, как ни странно, готовить, и вот последнее ему в жизни здорово пригодилось.

Храмовничья жизнь, помимо моральной травмы и лириумной зависимости, подарила Самсону навыки, уникальные по меркам среднего тевинтерца. Самсон был старательным мальчиком и изучил все, до чего дотянулись его загребущие ручонки, но ничто не полюбилось ему так, как простая, надежная святая кара. Пожалуй, на удивление просто ему было овладеть навыком ликвидации: видимо, сказалось то, что с ранних лет он злоупотреблял лириумом, и в крови его было даже больше, чем нужно для этой способности. Ну а когда в Самсоне зажигается свет защитника справедливости — даже самые черствые души не могут не проникнуться.

Телосложением Самсон скорее похож на разбойника, но ему не хватает природной гибкости, скорости и бесшумности. Первым делом при Ордене ему попытались дать два меча, сочтя это достойным компромиссом — но Самсону, чемпиону в специализации «защита своей задницы», ожидаемо полюбился щит. Следующие двадцать лет своей жизни он успешно шлифовал технику владения мечом и щитом, достигнув в этой сфере тех высот, каким в принципе могут обучить храмовника. За его особую любовь к защитным приемам в ущерб атаке над Самсоном подшучивали коллеги — он в ответ так же беззлобно напоминал, кому постоянно доводится уносить с поля боя бесчувственные тела любителей лезть на рожон. В целом Самсон всегда рассматривал бой как командное действие, отряд — как единый организм, и относился к тем воинам, которые правильным боевым кличем могут воодушевить выбившийся из сил отряд на последний отчаянный рывок.

Эти навыки оказались практически бесполезны, когда Самсон оказался на улицах Киркволла. Лириума едва хватало, чтобы не умереть от ломки, какие тут храмовничьи супер-удары; не было и собратьев по оружию, да и само оружие оставляло желать лучшего. В основном Самсон в те годы учился не влезать в чужие драки и убегать от тех драк, которые активно желали его участия, но все же пришлось подтянуть навыки рукопашного боя, да и с ножом или кинжалом, попадись они ему в руки, он поймет, что делать. Из навыков, требующих внимания, стоит отметить, что он научился вскрывать замки (не то что бы он этим гордился, жизнь заставила) — хотя и не так хорошо, как смог бы профессиональный разбойник.

При Корифее Самсон взял себя в руки и стряхнул пыль со старых умений — а там пришло время и учиться новым. Если раньше он мог оставаться со щитом в последних рядах боя, то должность генерала обязывала бросаться вперед, показывая пример другим. Меч и щит он сменил на двуручник, подаренный Старшим, и за три года научился с ним неплохо обращаться, благо, сила, даруемая красным лириумом, позволяет вертеть его в руке, как пушинку. И куда только делся его здравый смысл, его желание выйти из боя без царапинки, защитить себя от лишнего урона? Самсон теперь словно нарочно лезет на вражеские клинки, и каждый удар только раззадоривает его сильнее. Как оказалось, красный лириум дарует неожиданные плюшки (которые все же категорически не стоят превращения в глыбу красных кристаллов, но не о том речь): устойчивость к боли, увеличение силы и стойкости, ускоренная регенерация, Самсон уверен, что и старые храмовничьи удары стали действовать как-то... иначе, но ему не хватает слов, чтобы это описать. На его счастье (ха-ха, счастье), у него прорезалась удивительная устойчивость к этой форме лириума, что, однако, не принесло ему особой выгоды.

Как и всех храмовников, Самсона когда-то научили писать, читать (считать он умел и до этого — как-то ведь он должен был продавать рыбу) и цитировать по памяти Песнь Света. Не то что бы Самсон отличался особыми успехами в этой сфере, ему не присуща особая живость ума, начитанность или феноменальная память — но он склонен дотошно выяснять все детали на интересную ему тему, обращать внимание на нестыковки и задавать неловкие вопросы, за что еще будучи учеником он бывал нещадно бит как наставниками, как и будущими братьями по оружию. Самсон неплохо осведомлен в теории магии, начитан о разновидностях демонов, о Тени; в свое время его романтичную юношескую душу значительно интересовала история Тедаса. С языками Самсон не слишком дружит, никогда не было нужды, ведь Вольная Марка и так говорит на торговом наречии, понятном всем приезжим. Но Киркволл город портовый, плавильный котел культур и народов, так что на уровне «перестаньте меня тревожить, пожалуйста, еб вашу мать» он знает и орлейский, и кунарийские наречия. В последние годы пытается учить тевин, тевин пока что не поддается, но Самсон твердо намерен взять его измором. К сожалению, он напрочь лишен музыкального слуха, не способен ни играть, ни петь, но обладает хорошо поставленным голосом приятного тембра и может читать стихи. Из Самсона хороший тактик, но не очень хороший стратег: он не любит жертвовать людьми ради гипотетических будущих планов, предпочитает оборону атаке, не слишком хорошо обдумывает последствия. Он, однако, крайне вдумчивый командир, который дотошно читает все отчеты и всегда знает, что и где происходит в его армии... и в армии противника тоже.

Самсон владеет базовыми знаниями полевой медицины — способен наложить повязку, выдернуть стрелу, плеснуть горячего масла на культю и сделать прочие милые воинскому сердцу штуки. Он (в теории) умеет ориентироваться по карте и компасу, но лучше ему этого не доверять. Ни до того, как стать храмовником, ни тем более после Самсон не выбирался за пределы Киркволла, так что он городской житель до мозга костей. Кочевую жизнь он глубоко не одобряет и считает противной человеческой натуре, в пространстве леса или равнины теряется. То ли дело — город! Все города, по сути, построены по одной, интуитивно понятной схеме, и в понимании этой схемы Самсону нет равных. Спланировать безопасный отход, найти бордель или лигу убийц, разведать тайные ходы, разжиться дешевым оружием и контрабандным лириумом, поймать крысу на обед — все это он может и даже по-своему любит. В то же время Самсон категорически не способен поставить палатку, отличить съедобную ягоду от ядовитой, поймать животное в силок и определить север по мху на деревьях. В конце концов, это просто мох. Откуда мху знать, где север? Мох вообще способен понять, что такое стороны света? Это что, получается, мох умнее Ралея Самсона?!

9. Имущество:

Имущество Самсона незначительно варьируется в зависимости от его жизненного периода. Какая-никакая броня и оружие водятся у него с четырнадцати лет, а другие личные вещи появляются редко, хотя держится он за них с завидным упорством бедняка, привыкшего, что обновы случаются раз лет эдак в десять. Пожалуй, самый актуальный набор выглядит примерно так:

— меч двуручный, одна штука;
— доспех краснолириумный, одна штука;
— запас лириума недельный;
— кинжал, потому что почему бы нет;
— стальная птичка, одна штука;
— сборник стихов на тевине с карандашными пометками на полях;
— портки казенные и походные принадлежности, спасибо Корифею.

Об игроке:

1. Знакомство с миром: Dragon Age 2 пройдена вдоль и поперек, Dragon Age: Inquisition тоже. Origins и дополнения смотрел прохождениями на ютубе. Читал оба мира Тедаса (не целиком, каюсь, грешен), многие кодексы, Украденный трон (остальные книги ждут своего часа), комиксы. Знаний о мире много, но они обрывочные. Впрочем, википедия наш друг, товарищ и брат)

2. Средства связи: tenka0o

3. Как вы нас нашли: Старший призвал, как же еще

4. Планы на персонажа: подробно отыграть промежуток его жизни, выпавший на Киркволл, а так же кусок между взрывом церкви и началом Инквизиции; поиграть с судьбой персонажа в рамках мира с необычным прохождением (маги + храмовники); сделать в Тедасе революцию, свергнуть власть монотеистической религии, нанести добро и справедливость.

Пробный пост
Тема дается администрацией.

Отредактировано Ралей Самсон (2016-05-06 22:47:57)