Остановись. Слушай.
Мир вокруг требовалось слушать, останавливаясь, отдавая всего себя на глубокое, всеобъемлющее осознание — он огромен, а ты песчинка. Все течет, все изменяется, хранящий непоколебимое спокойствие лес полон тайн, загадок, опасностей, открытый. Зеленая крона деревьев мерно покачивается, шелестя листьями, перебирая солнечные лучи, избирательно, будто придирчивый гном-ювелир, укладывая на землю тот свет, что преображал и высокую траву, полную пожухлой прошлогодней листвы, и редких путников. Мариэль не была здесь гостьей, но всякий шаг ее был наполнен искренним преклонением перед лесом, давшим кров ее клану. Столь многим пришлось пожертвовать, чтобы обрести покой среди здешних зеленых стен, чтобы без страха смотреть в небесный купол, заменивший крышу. Они пережили две голодные зимы, отвоевали свой лагерь у черных волков, сразили большого медведя, несколько раз отгоняли шемленов — они остались здесь, в величественном лесу, таящим свое истинное лицо за буреломами, лесными озерами, диким зверьем.
Отрешенная улыбка на лице молодой Хранительницы была подобно солнечному зайчику. Ныне эльфийка выглядела необычайно одухотворенной, а магия бурлила вокруг нее, словно природа ощущала ее уважение, и стремилась всячески ответить тем же.
— С повторения, дален.
Посох из железного дерева с мягко мерцающим зеленым камнем качнулся в руке Мариэль так, словно был пушинкой — невесомой, легкой, воздушной. На деле это было не так, но каждое движение Хранительницы было плавным, чарующим, гипнотизирующим. Трава, земля, листья, деревья — природа вокруг нее питала магией, особенной, уникальной. Тонкие, маленькие, сильные корни обвили ее стопы, так ласково, будто руки матери оберегают свое дитя. Девушка открыла глаза, кивнула Первой.
— Единство с природой внутри тебя должно быть чисто, искренне. Прислушайся к себе, а после попытайся услышать все, что окружает тебя. Чем больше ты слышишь, чувствуешь, понимаешь, тем крепче узы единения. Ты должна стать частью этого, чтобы...
Звук сломанной ветки. Хранительница вскинула посох, умолкая, бросая настороженные взгляды по сторонам. Приложила палец к губам, призывая и Первую молчать. Как хотелось ей обнять свою ученицу, свою сестру, утешить, успокоить! Но нечто чужеродное желало проскользнуть в чистоту сего места — Мариэль ощущала ту, другую магию, что пыталась тянуться к ней, и каждый раз отступала, словно наткнувшись на непреодолимую стену. Так ли это?
— Выходи!
Поодаль, в шагах десяти, в кустарнике качнулись ветки. Туда же направился грозно светящийся камень посоха Хранительницы.
— Выходи, чужак, я чую тебя. Этот лес — на нашей стороне.
Из кустов, задрожавших будто в страхе, вышел, ступая неловко, дрожа то ли от страха, то ли от восхищения, эльф. Мариэль пристально взирала на него, не убирая посох. Чумазый, в порванном платье, исхудалый. Черные волосы слиплись то ли от спекшейся крови, то ли от грязи. Но глаза, глаза его были полны голода. Не того, что мучает давно не евшего, а того, что вечно жаждет большего, чем у него есть. Взгляд пришлого эльфа заставил Хранительницу вздрогнуть.
— Вы!.. — выдохнул эльф с облегчением, протянув руки. — Я и не мечтал, что найду живую душу в этом...
— Стой, — взвихрился в голосе ее жестокость, — где стоишь.
Эльф замер, испуганно иль удивленно уставившись на Мариэль.
— Погодите, я не причиню вам вреда! — вскинул руки. — Я сбежал из Круга, долго брел, думал, совсем заблудился, я устал...
— Умолкни, — эльфийка не двинулась с места, да и как могла: природа не отпускала ее. Бурлящий поток энергии, магии вокруг нее желал вырваться, ударить по чужаку и дело с концом. Что-то в нем пугало Хранительницу, а что-то притягивало... Связь, нить, ведущая к внешнему миру — то, от чего они отказались. Это заставляло медлить в принятии столь очевидного решения.
Эльф, мелко дрожа, умоляюще взглянул на Ивенналь.
— Прошу, — он осел на землю, сложив в просящем жесте руки, — я прошу у вас немного еды и возможности пройти. Я так давно не встречал никого... я так устал, прошу вас...
Хранительница не сводила с чужака глаз. Но ее посох встал рядом с ней, а взгляд устремился на юную Первую.
— Что скажешь, дален?