С Быками было хорошо. Размашистым басом лился голос Роки, задорно хихикала и икала от холодной выпивки Долийка. Остальные расположились пока недостаточно раскаченной для разномастных историй компанией и внимали первым двум. Крэм, в общем-то, был в числе них, номинально. Улыбался, охрипшим голосом вставлял едкие замечания и время от времени потирал ушибленное на тренировке с боссом плечо. Все было само собой разумеющимся и такие вечера Акласси любил больше всего. Он все же ценил некую иллюзию постоянности, по крайней мере, в Инквизиции ему было действительно хорошо. Иной раз ему казалось, что пропади из его жизни все-все - с их маленькими мирками, каждый из которых отличался сам по себе, причем так разительно и ярко, что Крэм уже успел привязаться к своей роли скромного стороннего наблюдателя - то в ней станет слишком пусто.
- А потом мы открыли эту «тайную дверь» и там все завешано платьями. Оказывается, на досуге этот знатный вояка любил наряжаться в прекрасную принцессу, - лейтенант договаривает уже давно известную ему историю и смеется так, что из глаз выступают слезы, а вслед за ними приходит едкое осознание. Благо, его щеки раскрасневшиеся, а улыбка держится на лице постольку поскольку, но затем уголки губ неминуемо ползут вниз. Он витиевато-вежливо утыкается лицом в кружку с элем, молясь, чтобы подколка Скиннер была единственной, иначе он сгорит со стыда. Впрочем, он привык к мысли, что все давно знают о его тайне. И если Быков он считал чем-то вроде родного дома, то с Инквизицией было, конечно, хорошо, но на расстоянии. В конце концов, его съедало чувство паранойи, будто каждый знает, несмотря на то, что Крэм так долго боролся за свое место. За свое правильное место. Шеф поддерживал его всеми силами, он много говорил с ним и рассказывал про свою родину, попутно заменяя тоску Акласси чем-то вроде нафантазированного яркого путешествия. За их долгие беседы Крэм успел убедиться в мысли, что не так уж плохо относится к Кун.
Крэм корил себя и долго мучился в метаниях совести – все хорошо, успокойся, ты, наконец, доволен тем, что имеешь, вокруг тебя прекрасные люди. Но едва ли это помогало, когда Крэм оставался наедине с собой и ненавидел то, что приходилось видеть под одеждой. Его злость была перманентной, не поддающейся контролю. Она была тягучей и нудной, будто не хотела уходить из его жизни, цеплялась мерзкими липкими лапами за разум и все тянула за собой оставшееся самосознание. Это было похоже на вкрадчивое бормотание за спиной, примерно такое, что Крэм слышит сейчас. Оно тихое, но постепенно переходит в хриплую речь, и юноша долгое время не может отделаться от мысли, что это просто происки разбушевавшейся фантазии, пока все вокруг него не замолкают, слушая переливы эмоций в чужом голосе, которые так похожи на то, что когда-то испытывал он. Осознание приходит слишком поздно и Крэм поднял взгляд так, будто смотрит на чужих глазами запуганного юнца, решившего обмануть весь свет, но потерпевшего позорное поражение.
Музыка не стихает, остальные посетители копошатся в своих разговорах, откуда-то слышен смех. Быки тихо хмыкают себе под нос – они давно знают, но голос за спиной вскрывает то, о чем не принято говорить вот так вслух. Они так старательно делают вид - ничего не произошло, будь спокоен, приятель, и Крэму становится еще более стыдно. Он резко поднимается на ноги, его едва покачивает от выпитого эля, оборачивается и хватает говорившего мальчишку за плечи, не сильно. Он знает его, Железный Бык много про него рассказывал. Сначала он не мог воспринимать его однозначно, тот его пугал, затем он начал говорить о нем, словно тот один из его «детей», его эти самые «свои», точно как они – Боевые Быки. Акласси видел его лишь пару раз, слышал отголоски его голоса и за все время так и не осмелился подойти к нему. Никогда не подумал бы, что они встретятся вот так.
- Прекрати, - цедит сквозь зубы Крэм, но без напыщенной злобы. Она тут ни к чему, в конце концов, юнец не виноват. Но он не прекращает говорить, а Акласси – гореть желанием провалиться под землю. Он хватает его чуть ниже локтя, со всей оставшейся собранностью шагает по направлению к выходу из таверны. За открывшейся дверью – густой душный воздух, в Скайхолде лето, и это никак не помогает ему охладиться. Напротив, смыкает в сознании дурное желание продолжить это все, довести себя до точки кипения. Крэм снова оборачивается к юноше, обхватив его ладонями за плечи, будто боясь того, что он может внезапно испариться.
- Что ты такое несешь, а?!

Крэм вздрагивает, теряется под пронизывающим насквозь взглядом, невольно дергается назад, будто сейчас же сорвется с места и убежит прочь. Несмотря на то, что секундой ранее в себе совсем не сомневался, а в юноше напротив сполна – струсит, не выдержит давления собственных слов и осуждения остальных. Сейчас же сам Акласси боялся рухнуть под тяжестью летящих в него фраз, боялся лишний раз шевельнуться и отвести взгляд – все это неминуемо означало проигрыш и маленькая, но очень цепкая гордыня, не позволяла расслабиться до конца. Наемник слишком долго взращивал в себе образ спокойной нерушимости, так рьяно и самоотверженно стирая любые домыслы остальных насчет того, что на самом деле скрывает его нутро.
И, если бы он мог позволить себе это, если бы не чертова совесть и не чертовы принципы чести, он бы непременно залился в истерике, проучил негодяя, сующего свой нос в его судьбу. Крэм натерпелся, слишком наблюдал за такими людьми, слишком долго от них бежал и, в конце концов, нестерпимо устал. Усталость та вылилась в злобу, злоба переросла в ком раздражительности и сейчас Кремисиус горел изнутри, вполне отчетливо представляя, что при должном желании метафорические клубки огненного дыма источались бы из-под каждого шва его одежды. Но человек… Нечто перед ним не вызывало желания оттолкнуть подальше – мысль, которая маячила на задворках сознания с самого первого звука громко захлопывающейся двери, теперь стала осознанной и от того пугающей. Если бы не чертова совесть и принципы чести, Крэм бы непременно рассказал историю своей жизни, до этого прокрученную в голове несколько сотен, а то и больше, раз. Но ему надоело. Он знает, что юноша напротив его чувствует и что все без того ясно как на ладони. Был ли то инстинкт самозащиты или банальное проявление слабости, Акласси просто хотелось спросить: зачем? Без бессмысленной ненависти, упрека или жалости к себе – зачем ты мучаешь меня, чудак? Тебе что, некому больше помогать?
Ведь Крэм знал, что он – большой мальчик, и в помощи уж точно не нуждается. Он давно нашел свое место, люди вокруг давно приняли его и их сомневающиеся взгляды – лишь плод его больного запуганного воображения. Он знал, что мог справиться с этим, да вот только…
- Они видят меня, - металлическим голосом произносит бывший солдат, сам до конца не осознавая, что именно прячет за этой фразой. Кто он? Он – Крэм, воин, иногда хороший парень. Он – та боль, что концентрируется внизу живота всякий раз, когда ему хочется посмотреть в зеркало. Боль, которая единственной женской частью осталась внутри него. Он хочет избавиться от нее, от слабой, ноющей, вертлявой дамы, и всякий раз боится, что она слишком сильно хочет наружу, когда кто-то шуткой ли, подколом ли поминает его костлявые плечи и слишком изящную для «такого то мужика» шею. Акласси морщится и закрывается глаза так крепко, будто готов проснуться и увидеть вокруг себя мир совсем другой. Хотя лучше бы наоборот. Но чудес не бывает и Крэм, обессиленный и разозленный пуще прежнего таким осознанием, сдавливает плечи юноши чуть сильнее.
- Они знают кто я, - его голос сник, стушевался за тенью сомнений, которые накатывали с новой силой и не давали вздохнуть полной грудью. Юноша скользит взглядом по широким полям шляпы Коула, да, кажется именно так его звали. И как бы сильно Крэм не пытался выдернуть руку из его хватки, он не мог не почувствовать, как сильно успокаивает его осознание того, что ему не позволяют куда-то бежать. Он слишком устал бежать ото всех.
Ссутулившись, словно смирившись, понуро опущенными вниз плечами Акласси будто подписывает договор о точке невозврата, в которую его завели слишком внезапно для такого тихого вечера. Он тяжело вздыхает, будто норовит сказать что-то, собрать все свои чувства в емкую фразу, но вместо слов – крупицы, а вместо мыслей – хаос, чувства, не поддающиеся осмыслению, как чужие, не до конца его. Он знает, что многие видят лишь поверхность и давно отучился судить подобным образом, но когда кого-то день изо дня убеждают в том, что он неправильный, то этому метафизическому кому-то очень трудно не поддаться чужому влиянию.
- Я не знаю, - практически сквозь зубы цедит Крэм, отпускает юношу, несколько секунд смеряет его тяжелым взглядом и выдает заученное. – Наемник, солдат, воин.
Наклоняет голову чуть в бок и будто ждет реакции – ну же, ты действительно хочешь убедить меня в собственной правильности?