Отсюда, с этой высоты, тропический лес походил на неподвижный зелёный океан. Он был велик и спокоен, но Каане как никому другому было известно, какие опасности рыщут в его глубинах. Лес не любил дилетантов, но обладал капризной волей: он мог исцелить, накормить и укрыть; а мог лишить жизни, чтобы скормить своим детям, смешать с жирной чернозёмной почвой, взрастить разбухшими от влаги деревьями, переварить в своём влажном чреве и превратить в себя. Не зная названий своим чувствам, Каана боялась, уважала и любила этот лес, потому что так было должно для выживания. Обладая человеческой породой, она всё же была одной из тех деталей, что запускают и приводят в исполнение суровые законы природы. Лес был неотъемлемой частью её, она была частью леса, а вот они - нет.
Они пришли на лес огнём, сталью и дымом, они сбрили и сожгли те участки леса, что всё ещё подступали к их владениям. Зачастую они носили на головах увесистые рога, как у буйволов, а кожа у них была словно покрытая пеплом, который они оставляли после себя. Каана внимательно смотрела на вьющуюся столпами дыма проплешину в лесу, где жили серые великаны, и раскол её глаз щурился хищно, тая в себе недобрые обещания.
В этих джунглях ривейнский медведь царствует на троне пищевой цепи, и перед его силой вынуждены отступить и тигры с ягуарами, и многочисленные стаи волков. И Каане повезло быть удочерённой гордостью этой породы: массивная бурая медведица достигала трёх метров высоту, когда вытягивалась в полный рост, а вес её переваливал за четыре сотни килограммов. В тот далёкий день она только потеряла детёныша, и это стало решающей причиной, по которой маленький лысый человечек стал её отпрыском, а не обедом. И если по неписанным законам медвежата проводят с матерями не больше трёх лет, после покидая их, то Каана осталась со своей могучей матерью насовсем. Их отношения оказались выгодны обеим - Каана запросто взбиралась на деревья, скидывая матери спелые плоды, ловко раскалывая орехи, добывая то, что не всегда было доступно медведице, а та в свою очередь служила для Кааны непробиваемой защитой от остальных медведей. Так они прожили двадцать с лишним лет, и хотя медведица начинала стареть, она всё ещё оставалась силой с которой должно считаться. Всё чаще приёмная мать Кааны предпочитала охоте добычу иной еды, либо же просто целыми днями плелась за волчьими стаями, а когда они разживались добычей, она с наглостью хозяйки леса разгоняла хищников и трапезничала на их добросовестных трудах. И как нельзя кстати пришлось открытие поселения серых гигантов: здесь отпала нужда подолгу выслеживать добычу, бегать как угорелой по тропикам, пытаясь ухватить прыткую лань за сладкую ляжку - всё здесь лежало в относительно доступных местах, потому что не всякая защита могла устоять под напором полутонной туши с пятисантиметровыми когтями на лапах и челюстью с мёртвой хваткой капкана. Колоссальный нюх медведицы мог вычислить, где серокожие прячут самые лакомые кусочки, и ведомая этим нюхом и голодом, она пробиралась по ночам в амбары, сады и даже дома. И день, когда одна из женщин-ремесленниц обнаружила грабёж, стал роковым. Для женщины-ремесленницы.
Каана всегда сопровождала мать, однако помимо голода девушку к действиям побуждало и навязчивое любопытство. Медвежьего приёмыша неутолимо тянуло к Конт-Арру, особенно с тех пор, как оказалось, что рука убитой медведицей женщины-кунари точь-в-точь повторяет её, Кааны, форму руки. С места преступления воровки уходили сытыми и довольными до того, как поселение просыпалось, словно растревоженный улей.
Сейчас медведица отдыхала, лёжа в чистом ручейке, - полудневный тяжёлый зной сморил её дрёмой, и теперь энергии у неё хватало лишь для того, чтобы отогнать жирных тропических мух и дать разыгравшейся дочери заботливый подзатыльник: Каана лежала на обширном теле матери, ласково кусая её жёсткое ухо, выискивая паразитов, плескаясь и навязчиво ласкаясь к раскисшей медвежьей морде. Жара змеиными удушающими кольцами ложилась на плечи, заставляя смуглую кожу дикарки сочиться потом. Ей захотелось сочных плодов, чтобы утолить жажду и полуденный голод, поэтому, выплюнув материнское ухо изо рта, ривейни выбралась на берег и полезла на дерево.
Девушка умела с обезьяньей ловкостью перебираться с дерева на дерево в поисках плодов потяжелей, посочней и послаще. Под самыми кронами они наливались под солнцем и шкурки их лопались, сочась медовыми слезами и привлекая ос - их-то Каана и искала. После недолгих поисков Каана наконец разжилась увесистым мясистым манго, который нельзя было удержать одной рукой. Удобно устроившись на толстой кривой ветке дерева, бронзовокожая уже уткнулась мордой в текущую мякоть фрукта, как чутких ушей её достиг шум. Кто-то шёл через джунгли. Хрустнула ветка, раздались тихие голоса. Неуловимо тихо шуршала одежда и тёрлись друг о друга пластины доспехов, а земля стонала под весом идущих, пусть они и старались ступать неслышно. Чтобы услышать это, нужно обладать чутким ухом зверя, умеющим различать звуки джунглей, и всё же, будь Каана медведем, она бы узнала о появлении серокожих гораздо раньше.
Голоса и шум разбудили в девушке любопытство, а ведь следовало сломя голову бежать к маме! Не выдержав, Каа одной рукой прижала липкий фрукт к груди и стала пробираться навстречу идущим. Скрытая в густой листве тропических деревьев, ловкая и бесшумная, она не привлекала к себе внимания, когда глазам её предстали они - большие, рогатые, сильные. Сквозь листву смотрела она во все глаза и настолько была охвачена зрелищем, что не заметила, как раздавленное манго стало ронять медовые ошмётки вниз - и! - прямо по пристроившемуся между размашистых рогов темечку Железного Быка. Легко шурхнули дёрнувшиеся ветки, заорал встревоженный ярко-красный попугай, перелетая с ветки на ветку, и сладкая мякоть манго стекала по увесистому бычьему лбу - вот и всё, что оставила Каана озирающимся кунари в качестве зацепки. Отбросив манго, девушка неслась по веткам обратно к матери, цепляясь за лианы и инстинктивно избегая некрепких веток. Им нужно уходить, и быстро.
Отредактировано Каана (2015-06-27 11:48:24)
