Небо было серым, словно груда нестиранного белья в необъятном тазу, тусклое солнце выглядывало лишь едва, скользя по лоскутам облаков, как кусок мыла по сырым тряпкам. Было холодно. Казалось, кожа промерзла и расползлась, взвившись струйками пара и слившись с окружающим воздухом.
   Асааранда прижал ладони к лицу в наивной попытке согреть их собственным дыханием… Без толку, мимолетное прикосновение тепла не приносило облегчения и даже делало хуже – незримая влага оседала на коже и сильнее холодила ладони.
   Дальше так продолжаться не могло, и кунари прекрасно это понимал – местный климат, пусть и не кардинально, но отличался от такового в Тевинтере, а вечно сырой от близости Недремлющего моря воздух лишь ухудшал положение. Мужчина не помнил, когда последний раз ощущал на теле сухую рубашку. Смех один – его жалкие обноски, серые и негнущиеся от грязи и пота, теперь мерзко и холодно липли к телу. Что творилось с волосами, лучше было вовсе не думать.
   Он затравленно почесался, глухо ворча – на себя, на погоду, на весь этот проклятый мир, на чертов город, который был так близко и в который нельзя было даже сунуться. А ведь ему всего-то и надо было даже не одежды, какое там – шило, иголки и нитки. Мелочи. Асааранда легко мог бы получить все это, выменяв на пушистые шкурки или мясо какой-нибудь пойманной твари.
   Проблема была лишь в том, что никому, никакой распоследней суке на глаза попадаться было нельзя, а иначе – визг, крики, ор!
   Асааранде чудом удалось подобраться ближе к городу – ровно настолько, чтобы различать подходившие к воротам повозки. Привратники проверяли их, что-то помечали в церах. От упряжей доносилось ржание и храп лошадей. Кунари жадно втягивал носом воздух и так явственно представлял торговое разнообразие, что ему казалось, будто он может различить запахи: резкий, от которого щекотало в носу – от пряностей, свежий, соленый, отдающий морем – от рыбы, мускусный, смешанный с ароматом вытяжки из древесной коры – от кож и выделанных шкур.
   Где-то там наверняка было то, что нужно ему. Не могло не быть.
   Он следил за воротами уже несколько дней и знал, что на ночь повозки прекращали впускать – а день уже клонился к вечеру. Тем, кто оказался в хвосте очереди, уже не успеть – и купцам придется либо устраиваться за стенами, либо оставлять обозы с охраной, отправляясь за стены. Тогда, под покровом темноты, можно будет подобраться еще ближе и стянуть все необходимое. Эти люди, владеющие лошадьми, повозками, палатками, бочками с провиантом – они не обеднеют, а он – выживет. Все правильно.
   Прошло еще несколько часов. Небо, наконец, стемнело и Асааранда позволил себе встать сначала на корточки, выползая из куста под скалой, в котором он прятался, а затем и в полный рост – промерзшие и затекшие мышцы отчаянно заныли, отзываясь на каждое движение. Издав гортанный рык и с хрустом потянувшись, кунари выглянул из-за камня – там, впереди и внизу, люди зажигали фонари и факелы, уводили повозки с дороги и выстраивали их полукружьями поодаль. Какой-то жирный, как кадка для настаивания сала, мужик грязно ругался с привратником, пытаясь доказать свое право пройти в город со всеми товарами немедленно, сию же секунду. Глядя на его красную от гнева рожу, Асааранда злорадно осклабился.
   Один из караванов также сошел с дороги и - удача! - направился в сторону того самого места, где прятался мужчина. Не самый большой, не самый маленький обоз, охраны немного, попутчиков наверняка и того меньше.
Кунари даже когтями заскреб по земле от нетерпения - только хрупнул под лапами гравий. Он готов был взвыть от раздражения - настолько медленно, ему казалось, двигались люди. Медленный извозчик, ленивые, как отожравшиеся мухи, лошади, неторопливые стражники - все они словно плавали в студне, и Асааранда сам не заметил, как очень тихо рычать от раздражения.
   К превеликой его радости, копошение вскоре прекратилось - лошадей расседлали и навесили им на морды мешки с овсом, поодаль от повозок кто-то взялся разводить огонь и устраивать над очагом котел, народ потянулся к источнику тепла, будто мошка к свету.
   Подождав еще немного, Асааранда медленно покинул укрытие. Отлип от холодной скалы, обошел ее, цепляясь за склон, спустился. Под ногти набилась глина, но он не обратил внимания - до крайней из повозок было едва ли триста шагов.

Асааранда крался, осторожно переставляя ноги и нещадно пригибаясь – казалось, промерзший хребет вот-вот затрещит или протестующе щелкнет и намертво застрянет в одном положении.
   Порой мужчина и вовсе припадал к земле, опираясь на руки. Он смотрел на людей через спицы колес и заглядывал под деревянные брюха повозок, раздувал ноздри, втягивая запахи, ставшие более отчетливыми вблизи каравана – за теплым смолистым ароматом олифы, пропитавшей древесину, можно было разобрать запахи рыбьего клея и лака. От одной из повозок сильно пахло полиролью по металлу – кунари не стал даже заглядывать внутрь, догадавшись, что та принадлежит кузнецу. Как назло, ни в первой, ни во второй не попалось того, что было так нужно Асааранде.
   Сердито вздернув губу, он отвалился от деревянного борта, будто клоп, налетевший на стену. И здесь неудача: его не интересовали толстые рулоны прохладных тканей – слишком тонкие, чтобы согреть кого-то в холода.
   Возле очередного фургона он остановился. От него пахло кожами и тем особенным сухим и немного пыльным запахом, какой бывает от меховых шкур. Замерев поодаль, Асааранда огляделся. Вскинул голову, убедившись, что небо все так же напоминает поеденную молью тряпку – звезды едва проглядывали в разрывах облаков, а луны не было видно совсем. Круг света от воткнутых в землю факелов не достигал этого места и рядом никого не было. Принюхавшись, кунари отогнул полог и перегнулся через борт, благо, рост позволял – снаружи остались лишь ноги и нервно подрагивавший хвост.
   Внутри было темно, как в пещере, но не в пример теплее. Слепо вытянув руки, мужчина зашарил вокруг и совсем рядом, справа, отыскал то, что привлекло его внимание – высокую стопку шкур, мягких от добротной выделки. Асааранда не знал, какой зверь раньше носил этот меж, но он определенно был везучей тварью – в мягкой шерсти утопала ладонь. Кунари даже заворчал от удовольствия, представив, как ладно будут лежать эти шкуры на его плечах.
   Нащупав и без особых усилий разорвав бечеву, перетягивавшую стопку, он ухватил три или четыре шкуры, перевесил их на локоть и выбрался из-под полога. Невероятно довольный, Асааранда скользнул в сторону и хотел было продолжить поиски, но тут над головой что-то ухнуло и глухо захлопало – в ту же секунду кунари припал к земле, напружинившись и взрывая когтями грунт. Шкуры сиротливо валялись поодаль, бесцеремонно отброшенные.
   Сова. Или филин?..
   С-с-сова, чтоб ее. Какого демона сова вообще делала здесь, близ дороги, рядом с городом, на дереве, торчащем одиноко, будто хер верного вдовца?!
   Грязно выругавшись сквозь зубы, Асааранда опасливо привстал, не торопясь, однако, расслабляться. Медленно-медленно, попутно оглядываясь, подобрал шкуры, прислушался – на стоянке все оставалось по-прежнему: негромко переговаривались люди, от кострища пахло гарью и тянуло какой-то похлебкой.
   Кунари выдохнул через нос и наконец снялся с места, тихо, но как мог быстро направляясь вдоль повозок, чуть дальше – там, в стороне и от фургонов, и от кострища, полоскалось в холодном воздухе белье и одежда. Асааранда был уверен, что где-нибудь рядом найдется корзинка с принадлежностями для шитья – немногим ранее он видел, как женщины латали вещи, свои и караванщиков.
   Но он не мог отделаться от чувства, что за ним кто-то шел. Фиолетовый взгляд то и дело обращался в сторону кострища, осматривал повозки… Казалось бы – ничего не изменилось, люди все так же отдыхали после долгого пути, совершенно уверенные в собственной безопасности.
   Только вот затылок неприятно покалывало и между лопатками поселился неприятный зуд – верный признак того, что за кунари кто-то следовал. С трудом подавив желание обернуться, вновь швырнуть шкуры и кинуться в темноту – прямо на незваного преследователя, мужчина ускорил шаг и, обойдя временные стойки, скрылся за рядами белья, чужих рубах, покрывал и даже пары лошадиных попон. От всего пахло мылом и свежестью – он хорошо помнил этот запах еще с Тевинтера, так всегда пахло на заднем дворе магистерского поместья, когда рабам поручали стирку. Раньше Асааранде нравился этот запах – а сейчас он раздражал. Быть может, потому что все эти вещи – эти рубашки из тонкого льна, добротные шерстяные штаны, теплые, ха-ха, подштанники – все это принадлежало не ему?
   Резко сдернув с веревки как раз те самые штаны, мужчина растянул их в руках, придирчиво оглядел – и раздраженно кинул в сторону. Плотные, они оказались слишком маленькими – тут что, были дети?.. Да и вообще, если приглядеться, на его размер вряд ли было хоть что-то – в караване он приметил только людей и пару эльфов, никого и близко схожего с ним ростом и сложением, среди путников и торговцев не было.
   Дальше стоять там было бессмысленно и опасно. Асааранда разочарованно мотнул головой, одновременно отбрасывая с лица соломенно-жесткую прядь, и быстро огляделся. Небольшая корзинка с катушками, иголками и прочей мелочью действительно была здесь – стояла себе на колоде. Не церемонясь, он схватил ее и, пригнувшись, направился прочь.
   Хотя кунари действовал тихо и, на первый взгляд, уверенно, в действительно его едва ли не разрывало от эмоций: нервы были, словно натянутая струна, пальцы жгло и стоило больших усилий заставить проклятый хвост не метаться из стороны в сторону. Хотелось выпрямиться и выйти к этим людям – к этим счастливым беззаботным человекам, напугать их до полусмерти и, получив камнем, брошенным чьей-нибудь трусливой рукой, сорваться спущенной пружиной и разорвать кого-нибудь в клочья. Асааранда был непоколебимо уверен, что чья-нибудь гортань, вырванная из горла его когтистыми пальцами, или лопнувшая мембрана диафрагмы в обрамлении развороченной грудной клетки определенно успокоила бы его.
   Раздавшийся за спиной шорох спугнул окрашенные багрянцем мысли и словно хлестнул самого мужчину – тот рванулся с места, как получив кнутом.

«Засунь себе свои пирожки…» - едва не рявкнул в ответ Асааранда, но вовремя прикусил язык и удовольствовался мысленным потоком грязных ругательств, вылитых на голову преследовательницы и всех ее родичей до пятого колена включительно. Ему не в первый раз приходилось слышать нечто подобное – на его памяти находились даже умники, всерьез надеявшиеся выманить «неведому зверушку» куском мяса или печеным яблочком. Последнему такому болвану – сыну деревенского старосты из поселения, названия которого кунари не помнил – он без особых затей вломил с обеих рук по ушам. Может, слух к тому здоровяку до сих пор не вернулся…
   Женщина – молодая, легкая, быстроногая, и взявшаяся демоны ведают, откуда, бежала за ним, но стремительно отставала и кунари, мельком оглянувшись через плечо, злорадно осклабился. Шкуры и корзинка с мелочью для шитья занимали руки, но он все равно двигался значительно быстрее неуемной девицы, даже при условии того, что бежал, фактически, босиком - за последние несколько месяцев подошвы ног огрубели настолько, что уже было нестрашно наступить на острую ветку.
   Он действительно собирался всего лишь оторваться от нее, не нападая – вряд ли караванщики стали бы устраивать облаву и поиски из-за пары шкур и набора иголок. А вот исчезни эта девчонка – и ее определенно кто-нибудь да взялся бы искать. Отыщись она в лесу со сломанной шеей или перерезанным горлом – и все бы поняли, что убийцей был не зверь, стали бы искать преступника. Разорванная грудь и объеденное лицо – работа дикого зверя, быть может, бешеного – значит, снова облава на обезумевшую тварь. Просто исчезнет – снова поиски. Куда ни плюнь – попадешь в доброхота с шилом в заднице.
   Асааранда напружинился и длинно прыгнул вперед, под склон небольшого холмика – прямиком в груду листвы, припорошенную снегом. Вскочив и звучно отфыркнув попавшую в рот еловую веточку, он отряхнулся от листьев, мимолетно оглянулся и рванул в сторону, петляя между деревьев. Взгляд его заметался, выискивая знакомые приметы, а скорость передвижения снизилась – местные расставляли здесь капканы, чтобы отвадить от тракта зверье, и не далее как пару дней назад кунари добил лисицу с раздробленной лапой.
   Мужчина, конечно, не слышал слов девушки об отпущенных самой себе «десяти минутах», но всерьез надеялся, что доморощенная следопытка отстанет, потеряв его из виду – у нее не было с собой пса с чутким носом и вряд ли она умела читать следы, иначе вся ситуация выглядела бы совсем по-другому. Кой смысл носиться по лесу, не зная, куда конкретно – и за чем именно – ты несешься?
   Тем временем, до его убежища оставалось немного. Не так давно он отыскал просторный грот, вход в который располагался под корнями старого дерева. Там, внутри, было на удивление сухо и даже немного тепло, особенно если развести огонь. Асааранда даже смог обеспечить себе некое подобие комфорта – вырыл яму под свой рост и заполнил сухими листьями, обложил очаг, а в выдолбленную в стене нишу установил фонарь, точно так же украденный у проходивших неподалеку торговцев. К тому же, на случай появления незваных гостей, там был еще один выход – кунари обычно задвигал его камнем, чтобы не пускать лесную живность.
   Сейчас, вынужденный не сражаться, а убегать от какой-то девки, он думал об этой пещере едва ли не с приязнью – как о чем-то надежном и даже немного уютном, своем. Хотя порой Асааранда так уставал от этого дикого, полуживотного существования, что начинал выть и колотиться в стены, обрывая торчавшие из глинистых сводов корни – настолько ненавистны ему были эти жалкие прятки и невозможность свободно ходить там, где хочется.
   Знакомое дерево и вправду совсем скоро попалось на глаза – завидев его, кунари припустил с новой силой, а приблизившись, притормозил лишь слегка, опрокинулся и лихо проехался в углублении между корней, мгновением позже провалившись в плохо различимую из-за побегов подсохшей травы дыру.
   Он проехался вниз по земляной кишке и немного ободрал бедро, после чего вывалился в грот, наполнив тот шорохом мелких камушков и ошметков земли, содранных с места движением его тела, и звуком собственного дыхания.
   Отойдя от лаза, кунари прижался к стене и замер, не торопясь искать впотьмах и зажигать фонарь и раскладывать награбленное добро, прислушался – видела ли та девка, куда он скрылся? Или все-таки нет?

К счастью, вопля о носках кунари уже не слышал – иначе, как знать, может, и не сдержался бы, да и высказал «благодетельнице», путем каких манипуляций ей стоит использовать носки относительно себя самой, в каких количествах их необходимо взять и как долго потом с этим жить.
   Почти минуту Асааранда стоял, застыв, словно изваяние, и напряженно прислушивался, ожидая, что шаги девушки вот-вот зазвучат близ лаза. Однако время шло, воображаемая клепсидра мерно роняла такие же нереальные капли – и падение каждой вполне по-настоящему влияло на кунари, заставляя нерв под левым глазом ритмично подергиваться.
   Мужчина отчаянно не хотел, чтобы его нашли. Он устал, так устал постоянно быть в бегах, вечно прятаться и воровать у людей, забираясь в их обозы, как лис в курятник, каждый раз рисковать быть пойманным или вовсе убитым. Ему просто нужно было немного отдохнуть и переждать эту проклятую зиму с минимумом необходимых удобств – было бы, чем развести огонь, и во что одеться, а с остальным он справится.
   Но теперь все, даже самые робкие надежды грозили рассыпаться прахом из-за того, что у какой-то ненормальной девки шило в заднице было длинным настолько, что достигало головы и царапало мозги при ходьбе! Вот что ей не терпелось? Почесуха ночная не дала на месте усидеть? Надо же было рваться не за убийцей – по крайней мере, никого из обоза Асааранда действительно не задрал – и не за грабителем, а так, за мелким воришкой, стянувшим пару шкур и чертовы нитки.
   Кунари только закатил глаза, думая, что некоторым людям попросту нечем в жизни заняться, кроме как творить несусветные глупости. Напоследок втянув носом воздух, пробивавшийся через лаз, он расслабился и отошел в сторону.
   В гроте было темно – хоть глаз выколи, однако мужчина двигался уверенно, даже не вытягивая перед собой рук. Он уже успел изучить пещеру вдоль и поперек и, при желании, был способен передвигаться по ней вовсе с завязанными глазами, не натыкаясь ни на камни, ни на глубинные корни, ни на впадины в глинистом полу. Он свалил шкуры и поставил корзинку с иголками и катушками на пол возле груды тряпок – в этой части грота Асааранда обустроил себе условную лежку и склад одновременно, сюда он стаскивал все, что ухитрялся добыть: веревки, масло для лампы, несколько свечей, сколько-то целебных бальзамов и вощеный от дождя плащ, как-то отнятый у придорожного разбойника, не ждавшего нападения из леса. Чуть поодаль высилась груда хвороста для огня, стыл обложенный камнями очаг с болтавшимся над ним котелком – уже и неведомо, когда и у кого свистнутым.
   Шагнув к стене, кунари уверенно запустил руку в нишу – кривоватую, но достаточно глубокую, чтобы в ней свободно умещался светильник. Ухватив лежавшее рядом огниво, Асааранда ударил по нему кресалом, высекая густой сноп искр на промасленный ламповый фитиль – тот отзывчиво вспыхнул и озарил часть грота теплым, но слабым светом. Огонек дрожал от легкого сквозняка, отчего отбрасываемая мужчиной тень металась и вытягивалась, обретая сходство с жутким чудищем.
   Кунари убедился, что лампа не потухнет, и вновь обратил внимание на шкуры. Подошел ближе, грузно опустился на сваленное в кучу тряпье, вытянул ноги и с низким стоном пошевелил замерзшими пальцами. Ухватил меха и набросил их на колени, почти любовно проводя по шерсти рукой – до чего хороша! Счастлив тот охотник, которому удастся встретить зверя с таким мехом и одолеть его, выжив и не подпортив добычи. Асааранда мерно водил рукой, едва слышно урча от удовольствия, пропускал шерсть между пальцев и размышлял, как бы все это скроить – шкуры были большие, быть может, если соединить их с тряпками, выйдет плащ и даже будет почти по росту…
   Он рано расслабился, слишком быстро утратил бдительность, не приняв во внимание чужое упрямство – поток мыслей, ставших какими-то медленными, почти сонными, был прерван шорохом, а затем и ясно различимым грохотом со стороны «главного» лаза.
   Глаза мужчины на секунду расширились, рот приоткрылся от удивления и, быть может, даже испуга, но уже через миг Асааранда жутко ощерился, зарычав, и вскочил. Его словно подхватило и смело с места порывом невидимого ветра – шкуры полетели в сторону, на полу остались борозды от когтей. Единым прыжком он оказался рядом со шкурником, намереваясь схватить незваную гостью, за что придется, и разодрать на части.
   Он даже протянул было руки, но к тому моменту ничего делать уже было не нужно – шорох и грохот стали отчетливее, из расположенной под наклоном дыры посыпалась пыль, комки смерзшейся земли и камни, а следом оттуда с писком вывалилась и сама девушка.
   Именно вывалилась – не выползла, не ловко выскользнула, а невесть как грохнулась спиной вперед, по пути ухитрившись потерять меч. Тот, будто торопясь поспеть за владелицей, выпал из прохода секундой позже – и смачно приложил девицу по лбу. Жаль, что оголовьем, а не клинком, честное слово… Минуточку.
   Меч! Маленький, на тонкую женскую руку, но меч!
   Асааранда молниеносно отшвырнул оружие в сторону – пригодится, и быстро наклонился, вознаградив старания девчонки ударом кулака под дых. Не сильно, так, чтобы просто задохнулась немного, хотя мог бы и прибить сразу – прочного нагрудника на ней не было. После чего бесцеремонно мужчина сел на нее, собственным весом вжав ее в пол и ногами притиснув девичьи руки к бокам, чтобы не дергалась – и сдавил когтистыми пальцами тонкую шею.
   Его попустило и кунари раздумал ее убивать - слишком велик риск - но теперь вознамерился выдавить из нее дух, доведя до потери сознания, и после беспамятную отнести куда поближе к каравану. Пока суд да дело, он успеет замести следы или - чтоб вас всех! - даже сбежать.

Отредактировано Асааранда (2015-09-19 00:49:50)

Тем временем Асааранда ведать не ведал о планах девчонки. По правде говоря, он вообще старался не думать об этом двуногом недоразумении, иначе велик был риск попросту потерять голову от гнева – столько неприятностей от одного человека!
   Возможно, кунари все-таки не рассчитал силы – прежде чем отключиться, девушка хрипела совсем уж страшно, но ни времени, ни желания миндальничать с нею у мужчины не было. Убедившись, что она действительно потеряла сознание, а не талантливо прикидывается, Асааранда встал и, перехватив гостью за лодыжки, оттащил ее от лаза. Тот, увы, был слишком узким и расположен высоковато, чтобы без проблем выпихнуть туда женщину – потому пришлось возиться с булыжником, загораживавшим второй проход, куда более длинный, но и более просторный при этом.
   До стоянки обоза пришлось идти дольше ожидаемого – кунари нес девчонку на руках, бдительно следя, чтобы она не очнулась раньше времени. Та, впрочем, глубоко провалилась в забытье и не доставила проблем. К тому же, она оказалась неожиданно легкой – от девки с мечом наперевес, пусть и явно нужным лишь для того, чтобы себя же им по лбу колотить, Асааранда ожидал чего-то большего.
   Он много петлял по лесу, попутно заметая старые следы, оставляя и путая новые, а караван вовсе обошел по широкой дуге и вышел к фургонам со стороны, противоположной той, в которой скрылся и сам мужчина, и рванувшая за ним девушка.
   Еще до того, как облюбованный под бивак лоб и тракт показались на глаза, Асааранда был вынужден в очередной раз уйти в сторону и изрядно сбавить шагу: по лесу блуждали желтые огни и разносились голоса – обозники, всполошенные пропажей, отправились искать нерадивую спутницу и теперь бродили меж деревьев, высматривая под ногами не то следы, не то кровавые пятна. Кто-то держал лампу, кто-то без затей вооружился факелом и поголовно у всех было в руках какое-никакое оружие – нож, топорик или дубинка. К счастью, они всем скопом взялись прочесывать участок в одном направлении, так что обойти их не составило труда. Тогда-то кунари и оставил свою ношу – без особой нежности опустил девчонку в груду припорошенных снегом листьев, в изобилии палых с ветвей раскидистого дерева.
   На этом весь запас благородства – корнями уходившего в расчетливость и цинизм, а не в природную доброту – мужчины был исчерпан. Удостоверившись, что его никто не заметил, он направился прочь от стоянки.
   Он изрядно замерз, возвращаясь к своему гроту. Говоря честнее, он почти окоченел – времени ушло много, на обратном пути мужчина кружил и запутывал свой след даже тщательнее, чем раньше. Пальцы на руках и ногах оледенели и гнулись с трудом, хвост, казалось, вообще отвалился, а изо рта вырывались облачка пара – к середине ночи изрядно похолодало, а Асааранда не накинул на плечи даже тех скудных, не подходивших по размеру обмоток.
   Макушки деревьев подбирали беспросветно темное небо, стволы казались черными и тянулись ввысь, словно колонны. Под ногами похрустывала палая листва и мелкие веточки, а где-то над головой уныло подвывал ветер. Все вокруг дышало холодом и тем ледяным спокойствием, которое кому-то навевало мысли о зимнем сне, а у кунари вызывало ассоциации лишь со смертью, с загадочным и враждебным нечто, обрывающем жизнь.
   Несмотря на то, что он остался один, мужчина разнервничался – он часто оглядывался, порой вздрагивая от звука собственных шагов, от едва слышных шорохов, какими всегда полон любой лес. Под боком и за спиной ему мерещились враги, готовые в любой момент накинуть на шею удавку и затянуть петлю – и Асааранда дергался, щерясь и клацая зубами на пустой холодный воздух.
   Холод и снег пугали его. Эта зима для него была первой, встреченной вне пределов Тевинтера – и непривычное окружение постоянно нервировало.
   Старательно гоня из головы незваные и откровенно крамольные мысли о том, что в Тевинтере было и легче, и лучше, кунари заставил себя прибавить шагу – до логова оставалось всего ничего.
   Оказавшись внутри, мужчина с облегчением выдохнул и поспешил зажечь лампу и развести огонь в очаге – добрая горсть заранее просушенной древесной стружки разгорелась охотно, и вскоре пламя охватило брошенный сверху хворост. Тепло от огня растекалось по гроту, ласково оглаживало заледеневшую кожу… Однако Асааранда не мог позволить себе расслабиться - он заметался по гроту, непослушными пальцами собирая свои скудные пожитки в простой холщовый мешок. Лишь покончив с этим, он наконец дал себе расслабиться – устало опустился на груду тряпья, вытянул в огню руки и ноги, прикрыл глаза, чувствуя, как покалывает в медленно отогревавшихся мышцах.
   Он в самом деле думал всего лишь согреться. Переждать ночь, будучи готовым сорваться с места и уйти при малейшей опасности. Но видели духи, он устал, так устал – от недостатка сна и длительной слежки за трактом, от беготни наперегонки с той девкой, от брожения с ней же по ночному лесу.
   В какой-то момент кунари стало трудно фокусировать взгляд и просто держать глаза открытыми – мир время от времени темнел, размывался и, казалось, ритмично покачивался, тем самым все больше наводя на Асааранду сон.
   Он сам не заметил, как опрокинулся в яму с листвой и зарылся в нее, зябко поджимая ноги и обвивая их хвостом.

Отредактировано Асааранда (2015-09-19 18:46:15)

Спал Асааранда плохо – он часто просыпался, вскидываясь, и водил сонным расфокусированным взглядом по пещере, но та каждый раз встречала его привычной тишиной. Ни разу ему так и не удалось крепко заснуть – он только забывался ненадежной дремой, беспокойно и будко, чтобы снова очнуться через несколько минут, а то и мгновений. Спустя какое-то время погасла лампа, следом выгорел и костер, оставив вместо насыщенного светом пламени лишь тлевшие жаром угли – и в следующий раз кунари проснулся в почти полной темноте, такой густой, что жалкий пучок рассеянного света, кое-как пробравшийся через дыру в стене, не мог ее рассеять. Неужели там, снаружи уже светало?..
   Кунари моргнул, силясь стряхнуть с ресниц сонный песок, и потер глаза кулаком. Он корил себя за слабость, за то, что так глупо позволил себе уснуть – но лишь краем сознания и без особого рвения, подспудно радуясь, что его страхи не оправдались.
   Воистину, это было облегчением – понимать, что никакой доморощенный мститель или охотник не забрался сюда. От лаза не доносилось ни звука, в связи с чем Асааранда сделал вывод, что и близ дерева никого не было. Вероятно, караванщики успокоились, отыскав пропажу, а убедившись, что с девушкой все в порядке, раздумали – если вообще планировали – искать нападавшего. 
   И вправду, подумал мужчина, зачем искать? Из обоза украдено – одни слезы на донышке, смех только, небось, и двух серебряных пятаков не наберется. Девчонка жива, относительно здорова – он ведь не сломал ей шею – и при своих вещах. Подумаешь, меч посеяла – на будущее будет наука, станет аккуратнее носить оружие. А так – ведь ни одежку не порвал, ни ею самой не попользовался, хотя мог бы.
   Со злой завистью кунари подумал, что та девушка сейчас наверняка сидит в каком-нибудь теплом доме, холит разнесчастную свою шею, обвязываясь теплым платком, и пьет что-нибудь горячее, и спать имеет возможность не на голой земле, а в постели… Возможно, все-таки стоило с ней что-нибудь сделать? Руку там сломать или ногу, чтобы жизнь медом не казалась?
   Шумно вздохнув, мужчина покачал головой. Запустил было руку в волосы – боги, во что они превратились! – вычесывая из прядей листья и мелкие веточки, но почти сразу бросил это занятие в силу его бессмысленности. Чертыхнулся и снова забрался в груду листвы, думая наконец добрать немного спокойного сна, знать не зная, что ждет его дальше.
   Много ли людей, просыпаясь, ощущают себя полными идиотами?..
   Неважно. Так или иначе, Асааранда явно присоединился к их рядам – проснувшись, вероятно, спустя несколько часов от предыдущего своего пробуждения, он всерьез подумал, что мир издевается над ним. Вот персонально – именно над ним!
   Разбудил его шорох со стороны лаза, в общем-то, знакомый, но совершенно неуместный, учитывая, что сам кунари находился в пещере, а не скользил по шкурнику. Спасла реакция – тело вырвалось из сна куда раньше сознания и отпущенной пружиной выскочило из ямы. Только оказавшись подле второго прохода, спрятавшись за отодвинутым камнем, мужчина полноценно осознал происходящее. Осознал – и моментально пришел в бешенство.
   Она.
   Опять. Демоны ее задери. Она!!
   Глаз кунари нервно дернулся, а губы сами собой растянулись в страшенном оскале, открыто демонстрировавшем, насколько зубы Асааранды непохожи на человеческие.
   Эта девка, она, она… Аргх! У мужчины не хватало ни слов, ни мыслей, чтобы хоть про себя выразить свое мнение о ней.
   Она была одна? Здесь одна. Но была ли она одна вообще? Или вокруг дерева уже толпился народ, ждали охотники? Это конец? Или еще есть шанс?
   От злости кровь заколотилась в висках, гнев застил глаза – Асааранда не рычал даже, просто шумно дышал, раздувая ноздри и ощущая, как в груди разгорается пожар, расходясь нервной дрожью по рукам и ногам.
   Надо убить ее. Немедленно, надо прыгнуть – и свернуть ей шею, чтобы больше никогда не совала свой нос, куда не следует. А лучше оторвать, открутить ей голову, так будет надежнее –  чтобы ни один позвонок, никакой лоскут кожи или мышц не соединял это вместилище больного разума с телом. И переломать руки. И ноги. Перебить все камнем в труху, раздробить мелкие косточки в лодыжках, разбить коленную чашку, так, чтобы осколки костей порвали кожу, чтобы в крови – ошметки костного мозга. Чтобы никакому магу не пришло в голову анимировать ее тело, чтобы эта дрянь никогда! Больше! Не встала!
   Ободрать ее от всего, что есть полезного, и оставить здесь, а после бежать, нестись прочь, искать новое убежище.
   Да. Так хорошо. Правильно. Асааранда напружинился, припал к земле, уперся в пол руками и рванулся вперед ровно в тот момент, когда девчонка заговорила.
   Со стороны это выглядело так, словно кунари резко дернулся и застыл, налетев на невидимую стену, да так и остался сидеть за камнем. Он не расслышал ее слов, но что-то в ее действиях выглядело странно – не так, как если бы она желала напасть, и, к тому же…
   Штаны? Он не был уверен из-за недостатка освещения, но это действительно было похоже на штаны.
   Мужчина присел на ноги и удивленно моргнул, глядя на болтавшиеся в девичьих руках – вроде бы – портки. Девица держала их не то как щит, не то как белый флаг, символизирующий безоговорочную капитуляцию. Это зрелище настолько удивило Асааранду, что недавний его гнев утих, хотя раздражение полностью не исчезло – кунари не раздумал избавляться от незваной гостьи, но решил повременить.

Асааранда был настолько поражен запредельной наглостью и лишенным всякого разумного объяснения поведением девушки, что на какой-то момент и думать забыл о своем желании ее убить. Просто смотрел на нее взглядом совы, которую посередь яркого дня вытащили из дупла – стороннему наблюдателю могло показаться, что он слышит, как в голове кунари проворачиваются и щелкают шестеренки.
   Девка с энтузиазмом, достойным лучшего применения, размахивала штанами – и это нескончаемое колыхание вновь пробудило в мужчине задремавшее было раздражение. Она что, держит его за идиота?
   Но прежде, чем ответ на этот вопрос был найден, девушка скомкала портки и швырнула импровизированный снаряд в Асааранду – тот, вопреки возможным ожиданиям еще не избавившийся от нервозности и недоверия, рванулся в сторону, спугнутый резким движением, и припал к земле, страшно скалясь. Мускулы на его руках и спине вздулись от резкого усилия и общего напряжения. От неминуемой смерти незнакомку спасло лишь то, что штаны оказались только штанами – тряпкой, в которой не было спрятан ни камень, ни заклятье.
   Мельком глянув на распластавшийся на земляном полу предмет одежды, кунари отметил, что они были отнюдь не маленького размера – быть может, даже ему оказались бы впору. Глянул – и даже не подумал их взять.
   А она все трепалась… Несла какую-то чушь про рубашечки, про лосей – демоны, да причем тут вообще лоси?! – ковырялась в своей котомке и опять что-то швыряла туда же, к порткам. Мужчине стоило больших усилий не дергаться каждый раз, когда в его сторону летела очередная тряпка.
   Асааранда наблюдал за этим действом и за девушкой в частности с таким явственным скепсисом во взгляде, что казалось, будто тот у мужчины сейчас по щекам потечет. Пополам с презрением к явно сомнительным умственным данным этой молодой особы.
   А ведь она вправду была молодой. В прошлый раз кунари не удосужился ее разглядеть, зато сейчас получил прекрасную возможность, пусть бы в полумраке грота видно было значительно хуже, чем при свете лампы.
   У нее были светлые волосы и, кажется, бледная кожа. В левом ухе что-то поблескивало, когда девушка поворачивала голову – серьга? Как пить дать серьга. Сама девчонка была какой-то маленькой – хотя Асааранда так думал о большей части виденных им людей, эльфов или гномов – тоненькой в талии, длинноногой. Козявка на ходулях. И трындела без умолку – неужели надеялась заболтать?
   Она раздражала его, эта «Литта» - услышав ее имя, кунари только неприязненно поджал губы. Вела себя так, словно общалась не то капризным ребенком, не то с безмозглым животным. Думала ли она, что чудной «монстр» полностью ее понимает, прекрасно знает, что все эти вещи могут спасти ему жизнь и страстно хочет их заполучить – но не верит ей, дурочке, ни на грош и все еще играется с мыслью об убийстве?
   Услышав обвинение в воровстве, Асааранда резко рыкнул – не то чтобы это было неправдой, но он сделал это не от хорошей жизни! Литта словно и не заметила – продолжила чирикать, как будто они уже сто лет были знакомы и она не в чужую пещеру влезла, а заглянула к старому другу опрокинуть стаканчик-другой.
   Словно в подтверждение этих мыслей, Литта достала из котомки ломоть хлеба с темным мясом. Не заметив плохо скрываемой злости, с которой кунари взглянул на снедь, девица забормотала извинения за столь малое количество съестного и быстренько стянула с себя шарф.
   Вскинув бровь, Асааранда оглядел очередную протягиваемую тряпку и медленно перевел взгляд на шею девчонки и усмехнулся, плохо скрывая довольство – вся она была красно-сине-серой от жутких синяков, в очертаниях которых легко угадывалась хватка пальцев кунари.
   Впрочем, его недобрая усмешка почти сразу погасла, когда Литта вновь обратилась к нему – на этот раз без всякого сомнения прямо, а не просто в воздух. Однако никакого желания отвечать ей и вообще как-то с нею общаться, равно как и вообще терпеть здесь это недоразумение у Асааранды не было. Тот встал, выпрямился во весь свой немаленький рост и красноречиво скрестил руки на груди, смотря на девушку сверху вниз – и если бы взгляд имел вес, то пришелицу в этот момент раздавило бы до состояния кровавой жижи.
   Но самое паршивое, думал кунари, было в том, что и отпустить ее нельзя. В искренность ее намерений он не верил, но не мог отрицать, что в движениях девчонки не было нервозности, она не запиналась и не путалась в словах, не отводила взгляд и даже ноги не скрещивала, неосознанно пытаясь закрыться от неразговорчивого наблюдателя. По всему было непохоже, чтобы она лгала – что в любом случае не отменяло того факта, что ей теперь было известно и расположение грота и сам факт существования Асааранды уже не подвергался сомнению. А через нее могли узнать и другие.
   Эта девка притягивала неприятности, словно снежный ком!

Порой спокойная речь, уверенный тон и непробиваемые аргументы могут быть великолепным способом повернуть ситуацию в свою пользу – многие люди если не терялись, столкнувшись с подобной моделью поведения, то хотя бы успокаивались и поневоле прислушивались к словам собеседника, не замечая, как тот умело опутывает их своими доводами.
   Однако временами точно такие же действия способны привести к результату сугубо противоположному тому, что описан выше, особенно если общаться приходилось с личностью вспыльчивой и неуравновешенной – а Асааранда, увы, не относился к типу людей покладистых и склонных адекватно реагировать на что бы то ни было.
   Чем дальше говорила Литта, тем больше менялся взгляд кунари – из холодного и презрительного он стал раздраженным и злым, а немногим позже в нем засквозило откровенное, практически незамутненное бешенство.
   Девушка была права в одном – Асааранда не доверял людям и у него действительно были на то свои причины, куда более чем просто «весомые». Его причинами были мертвые родители, чьих лиц он больше не помнил, годы рабства и унизительного прислуживания ненормальной, отвратительной, дефективной как относительно ума, так и морали женщине. Его причинами были боль от выжженного клейма и шрамов, превративших кожу на спине в пласт покрытого тонкой пленкой мяса, и агония от вытягиваемых костей, рвавшихся и перестраивавшихся суставов, зуд и судороги в надрываемых от нескончаемого бега мышцах. Его причинами были личинки из гнилого дупла, которых он загребал горстями и через силу запихивал себе в рот, заставляя себя глотать их вопреки рвотным позывам и привкусу желчи во рту, потому что от голода не слушались ноги.
   Его причинами были ненависть со стороны всего мира, даже от тех, кого Асааранда никогда не видел – просто потому что он выглядел так, как выглядел, невозможность войти в город, даже в сраные трущобы, и обменять шкуру пойманного зверя на кусок хлеба и чистую воду.
   И она сравнивала себя с ним? Себя? Себя, сука, нормальную человеческую женщину, проклятую самку с миловидным лицом и звонким голосом, имевшую возможность контактировать с окружающим миром, зарабатывать так или иначе и жить – с ним?!
   В висках у него стучало – так сильно и интенсивно, что эта пульсация причиняла боль. Сердце, недавно спокойное, теперь словно билось изнутри о грудную клетку, каждый удар отзывался в горле, тошнотой подкатывая к ротовой полости.
   Асааранда стоял там, возле этого проклятого булыжника, уронив вдоль тела длинные руки, сильно ссутулившись, и тяжело, судорожно дышал, будто ему внезапно стало душно, порой шумно сглатывая. Грудная клетка мужчины аритмично вздымалась и опадала, воздух с прихрипом вырывался из его легких, с усилием проходил между зубов, ясно различимых из-за застывшего на лице оскала. По подбородку кунари текла кровь из прикушенной губы, скатываясь на шею и ниже, вдоль ключиц, и капая с челюсти, но он этого даже не замечал. В полумраке грота с трудом, но можно было разглядеть, как дико и безумно блестят его глаза со зрачками – как два провала – расширившимися от выплеска адреналина в кровь.
   Прежде, чем Литта закончила говорить, Асааранда закричал. Он сложился пополам и взвыл в голос, схватив себя за волосы и нещадно дергая, пытаясь одной болью выгнать из тела другую – ту, что в этот самый момент разрывала его грудь, растекалась ужасающим скручивавшим мозги зудом по телу, выгибавшая хребет и хвост. Низкий, хрипящий, полный злой ярости вопль прокатился по гроту, отражаясь от стен.
   Он страстно желал убить ее – такую правильную, скатывавшую со своего язычка округлые фразы, падавшие на глиняный пол, как латунные ядра. Говорившую о вещах, которые и так были ему известны – да, да, да!! черт возьми, ее потеряют, его найдут и выследят, и убьют, именно поэтому он не лишил ее жизни тогда, в первый раз, когда эта женщина вторглась в убежище Асааранды, потому что знал, знал о грядущей участи, но наивно пытался ее избежать, а в итоге все усилия все равно пошли прахом, и теперь она здесь, говорит, и от ее голоса гнется и качается реальность, деформируется и расходится красными всполохами и перед глазами носятся стаи черной мошкары, и кажется, что все вокруг становится нестерпимо ярким, и больно смотреть глазам больно голове больно больно…
   С хрипом кунари распрямился, но не поднял головы и пошатнулся, ударившись плечом о булыжник. Это касание, казалось, для него стало последней каплей – Асааранда резко вскинулся, разворачиваясь, и с коротким злым воплем откинул голову назад – лишь для того, чтобы мигом позже вбить ее в камень.
   На серой поверхности осталось сырое темное пятно, а мужчина отшатнулся, покачиваясь, сделал два шага назад и, неожиданно развернувшись, с рычанием впечатал в стену кулак. Затем сделал это еще раз. И после – еще и еще, и еще, порой когтями отслаивая целые пласты глины и совершенно этого не замечая. Хвост его конвульсивно дергался, а из горла вырывались совсем нечеловеческие звуки.
   Когда под ногами у него уже образовалась небольшая груда промерзшей земли, Асааранда неожиданно замер – качнулся вперед и уткнулся лицом в холодную глину, шумно дыша через нос. Он выпрямился снова, двигаясь, как пьяный, отошел от стены, развернулся – шагнул было в сторону Литты, протянул к ней когтистую руку, смотря на девушку глазами, в которых мерцало какое-то безумное, больное желание и жуткая боль… Но остановился. Застыл на миг, затем уронил руку – с таким видом, будто все его действия разом утратили всякий смысл – и, сильно шатаясь, двинулся в сторону.
   Оказавшись возле привычной уже груды листьев, кунари тяжело опустился на нее, почти что упав, и некоторое время бесцельно пялился перед собой. После чего откинулся назад, упираясь спиной в стену, и молча закрыл глаза.
   В груди у мужчины было пусто и сухо, как бывает в лесу после пожара. Казалось, что и во рту поселился привкус золы, а голову перестал сжимать раскаленный обруч – он исчез так внезапно, что эта перемена ошеломила и дезориентировала Асааранду. Теперь он дышал очень медленно и практически неслышно, совсем не двигался и не открывал глаз, наблюдая, как под веками расходятся и постепенно тускнеют фиолетовые и зеленые пятна.
   Возникшую было тишину разбил его хриплый, низкий голос, в котором не было ничего, кроме бесконечной усталости:
   - Уйди.

Отредактировано Асааранда (2015-09-22 07:18:33)

Узнай Асааранда, о чем думала Литта, наблюдая за его срывом – он бы зло рассмеялся. Девушке невдомек было, что себя кунари избил отнюдь не потому что так ненавидел собственный облик, но потому что был зол – и вынужден был выпустить эту злобу единственным возможным на тот момент способом, не включавшим в себя убийство гостьи. Загнанный в угол сотней условий и сложностей, мужчина прекрасно понимал, что смерть девушки обернется тысячей проблем для него – и только эта мысль не дала ему броситься на пришелицу. Однако взбудораженный гнев требовал крови – и Асааранде ничего не оставалось, кроме как дать ему своей. Его вопли и судороги, удары по стенам и метание самого себя на камень были призваны послужить лишь одной цели – банально спустить напряжение, слишком сильное, чтобы его можно было перетерпеть.
   Хотя Литта, конечно, была права, куда же без этого… Кунари и вправду ненавидел собственный облик – не из-за его чудовищности, отнюдь, но из-за проблем, которые тот доставлял, не давая вести нормальную жизнь. Однако сам Асааранда в этом никогда бы не признался – ведь в его понимании ненависть к себе была лишь бессмысленным самоедством, разлагающим сознание. Откуда ему было знать, что его собственный его глубинный разум уже давно все решил и расставил приоритеты?..
   Вспышки, подобные этой, не были редки – мужчина порой даже слишком часто срывался и начинал крушить все, что попадалось под руку, заодно нанося травмы и себе. Он не умел справляться с яростью спокойно, не знал приемов медитации или техники успокаивающего дыхания, и действовал, как умел: жестоко, громко и деструктивно.
После таких приступов он ощущал себя пустым, словно выгоревшее изнутри дерево, и мог подолгу не двигаться, бессмысленно созерцая пустоту или темноту под опущенными веками.
   Этот раз не стал исключением – Асааранда даже не заметил, как девушка покинула его логово, не пошевелился, когда она втискивалась в лаз, и только спустя несколько часов, относительно придя в себя, решился прикоснуться ко всем странным, ничем не мотивированным «гостинцам», что она принесла.
   Кунари смотрел на подобранные с пола штаны, как на злейшего врага – но в глубине души не мог не признать, что вещь была нужной. Как и свитер. И рубашка. Все, конечно, было немного не по размеру – штанины и рукава оказались коротки, но и так было лучше, чем в снег и морозы таскать на себе только тонкие льняные обноски.
   Скудный запас оставленной снеди мужчина и вовсе долго обходил по дуге, подозревая, что еда может быть отравлена. Но голод, веско подчеркнутый горестным стоном желудка, все-таки заставил Асааранду приблизиться. Сначала он только обнюхал еду, после – взял хлебный ломоть с остатками мяса в руку. Хлеб на вид был всего лишь хлебом – в мягких порах не прятались ядовитые гранулы, корка не источала запаха яда, мясо казалось чистым… Вспомнив, что и сама Литта успела откусить немного, кунари наконец решился – и, попробовав, съел все до последней крошки. Не очень голодному человеку этого было – на один зуб, но до чего хорошо стало мужчине от вкуса завяленной по всем правилам утятины и, пусть не теплого – с пылу, с жару, но свежего хлеба. После такого даже перспектива отужинать пресным, без изысков зажаренным над очагом кроликом не вызывала неприязни.
   В последний раз удостоверившись, что в одежде нет ядовитых иголок или железной стружки, или серы, или иных жестоких сюрпризов, Асааранда бережно сложил вещи в сторону, снял с очага котелок и вышел из грота. Надевать чистую, явно никем не ношенную – та пахла только тканями и шерстью, и пылью немного – одежду на грязное тело было жалко, в связи с чем кунари решил принести и согреть воды из ближайшего источника, еще не затянутого льдом, чтобы хоть как-то отскрести грязь, въевшуюся в кожу.
   Немногим позже, сидя на полу грота, он окунал в подогретую воду пучок жесткой соломы – и затем нещадно тер им руки, плечи, шею, грудь… Мочалка была так себе – ужасно грубая, колючая, едва ли ставшая мягче даже от воды. От ее прикосновений смуглая кожа мужчины быстро раскраснелась, а немногим позже Асааранда вовсе стал походить на свежесваренного рака. Но ни зуд, ни царапины, ни даже ссадины его не смутили – в итоге кунари пусть и не отмылся до блеска, но все равно стал ощущать себя много чище, чем был очень доволен. Жаль только, что вычистить волосы не вышло - но мужчина как мог распутал колтуны и расчесал пряли пальцами. А натянув на ноги добротные шерстяные штаны, он даже покрылся мурашками, испытывая почти чувственное удовольствие.
   Остаток дня для него прошел рутинно, в бытовых – если жизнь в подобном месте можно было назвать «бытом» – заботах: за мойкой котелка, свежеванием и приготовлением припасенного в холоде кролика, шитьем… Все действия мужчины были резковатыми и немного нервными, но взгляд его был задумчив – Асааранду не покидала мысль о том, что эта Литта еще вернется. Ненормальная девчонка явно загорелась идеей оказать посильную помощь – непонятно только, зачем. И это отсутствие каких-либо объективных причин смущало и нервировало кунари.
   Естественно, его ожидания оправдались – Литта явилась немногим после того, как мужчина задвинул широкий вход камнем. Она долго копошилась в лазе, сквозь ход доносилась ее ругань и шорох чего-то, что явно не могло влезть в узкий проход.
   Когда гостья – гостья ли? Она сюда ходила, как к себе домой! – в очередной раз выпала из шкурника, она застала Асааранду за шитьем: он прилаживал между собой волчьи шкуры и тканевые лоскуты, пытаясь сметать какой-никакой плащ. Разожженная лампа горела над плечом кунари и теплый желтый свет падал на мягкую шерсть, еле заметно искрясь на сизых ворсинках.
   В этот раз кунари ожидал, что девица явится, и не был удивлен – и лишь одарил девушку взглядом, полным усталого, словно подернутого тусклым налетом раздражения, в котором ясно читалось: «Мать твою ёб, снова ты».
   В ответ на трогательное беспокойство о степени его жизнеспособности Асааранда лишь глухо фыркнул и принялся прошивать края шкур шилом.

Отредактировано Асааранда (2015-09-23 01:41:58)

Асааранда не был добрым и радушным хозяином, так что вставать и приветствовать девушку не стал. Кто-то другой на его месте и вовсе мог бы погнать пришелицу метлой прочь из дома, куда она влезла без спроса и приглашения, однако кунари не видел в этом нужды – на данный момент, по крайней мере. Хотя он и продолжал поглядывать на Литту с плохо скрываемым раздражением.
   В этот раз она притащила с собой целый узел разного добра – из-за него-то, как выяснилось, у нее не получилось пролезть в ход сразу. Ее метания, сдобренные изрядной порцией ругани сквозь зубы, позабавили мужчины и вызвали у того злорадную усмешку, продержавшуюся, впрочем, недолго.
   Девчонка вела себя так, словно и вправду пришла к себе домой – справившись со своим мешком, она плюхнулась на задницу и принялась деловито раскладывать содержимое котомки, при этом тараторя без умолку. Никакого желания вставать и смотреть, что именно она притащила на этот раз, у мужчины не было. Не возникло оно даже когда Литта вытащила из недр мешка узелок с чем-то съедобным – кунари, конечно, стосковался по нормальной, культурно приготовленной пище, но пока не испытывал голода, и потому остался сидеть на месте, словно хвостом к земле примерз. Он вообще опасался приближаться к девчушке, чтобы ненароком не подхватить от нее это странное поведение и полное отсутствие инстинкта самосохранения. Вдруг заразно? Как бешенство у мелких зверьков, например: тяпнет тебя такая тварь – и пиши пропало.
   Кстати сказать,  Литта действительно чем-то походила на зверька, конечно, совсем не так, как это было в случае самого кунари. Асааранда никак не мог решить, кого же именно она ему напоминает – пустоголового бурундука или такую же дурную пичугу-трещотку. Ни тот, ни другой образ, надо сказать, приязни не вызывал – мужчине определенно не нравилось, что в его тихом убежище, ни на минуту не умолкая звучит чужая речь, да еще и такая бессвязная. Об испытываемом раздражении ясно свидетельствовали его движения – они утратили былую плавность, став резкими и отрывочными. Слегка подржавленное шило проходило сквозь шкуры с глухим шпоканьем и резковатым шорохом.
   А услышав беззаботно брошенное «сегодня», Асааранда так и вовсе заметно дернулся – и вперил в Литту тяжелый взгляд. Оговорка девушки выдала ее желание являться сюда и впредь еще, как минимум, пару раз – что кунари совершенно не радовало.
   Руки чесались ей наподдать, а хвост судорожно подергивался, выдавая нервозность мужчины. Он все еще не мог объяснить для себя поведение девушки, как бы ни силился – ее немотивированная доброта граничила с опасной патологией, от которой, к превеликому своему сожалению, у Асааранды не было ни малейшего шанса избавиться. Убить девку нельзя – за поиски возьмутся ее дружки, покалечить тоже не выйдет по аналогичным причинам, а запугать эдакую пустоголовую просто не получится.
   В какой-то момент он поймал себя на мысли, что совсем уже отвлекся от работы со шкурами – и теперь лишь наблюдал за Литтой во все глаза. Правда, интерес его был отнюдь не добрым. Так коты смотрят на неподвижную руку, которую собираются укусить.
   Не замечая ничего вокруг, девушка продолжала свое бесцельное мельтешение и каждый ее шаг, каждое произнесенное на ходу слово и даже каждая пауза, случавшаяся, стоило Литте замереть за разглядыванием чего угодно, была сродни брызгам соленой воды, попадавшим на оголенные нервы. Кунари даже не вслушивался в ее речь, не замечая заданных вопросов, просто медленно закипал от самого факта звучания чужой болтовни. Спустя несколько секунд подобного времяпрепровождения Асааранда был готов рвать и метать.
   Вдруг Литта опять застыла на месте – уставилась на лампу, будто на врага народа. Этот ее взгляд стал последней каплей – все это время сидевший на месте мужчина раздраженно отшвырнул с колен шкуры, пружинисто встал и, подойдя к девушке, бесцеремонно схватил ее за предплечье. Дернул и словно ребенка – до чего же она была мелкая! – оттащил в сторону, после чего грубо пихнул ее на кучу листьев, свободной рукой надавив на хрупкое плечико – чтобы уж точно опустила, наконец, свой зад и прекратила мотыляться туда-сюда! Напоследок пригвоздив Литту совершенно убийственным по степени раздраженности взглядом, Асааранда резко развернулся, царапнув по земле когтями, и в два шага оказался на прежнем месте – у очага. Он подобрал шкуры и сел, подогнув под себя одну ногу, и по-животному встряхнулся – будто прогонял подлетевшую к уху мошку.
   Из всех заданных вопросов кунари разобрал только последний – и тяжело вздохнул, не понимая желания девушки узнать его имя.
   Он помолчал еще несколько секунд, пока методично дырявил края шкур, затем нечленораздельно буркнул что-то сквозь зубы. Замолк. Недовольно цыкнул, поняв, что в сердитом бурчании даже он сам собственного имени не разобрал. Вновь замолчал, отложив шило и потянувшись к ниткам и иголкам, дожидавшимся своего часа под боком.
   Мужчина уже изрядно отвык говорить, да и в принципе никогда не отличался особой говорливостью – поэтому сейчас он как мог тянул время: долго выбирал достаточно толстую иглу, скрупулезно отмерял нитки, щурился, якобы не попадая в игольное ушко… В определенный момент этот маленький фарс стал настолько очевидным, что кунари вынужден был прекратить.
   С очередным вздохом отложив иглу с – наконец-то! – продетой в нее толстой нитью, он ссутулился, угрюмо опустив голову.
   - Есть. – После недолго паузы ответил он, быстро оглянувшись через плечо. – Асааранда.
   Нахмуренный взгляд и поджатые губы лучше всяких слов говорили, на какой скорости Литта отсюда вылетит, если ляпнет какую-нибудь идиотическую банальность вроде «Рада знакомству!».

Отредактировано Асааранда (2015-10-07 19:19:56)

Уж лучше бы «рада знакомству»… Как не существовало предела совершенству, так не было конца разговорчивости этой девчонки. Нынче она успела пробыть в логове всего ничего – а Асааранда уже начинал уставать. Раздражение никуда не делось, но теперь не вскипало в груди, заставляя руки нервно подергиваться, а неприятным, но уже обыденным зудом разливалось вдоль позвоночника и под затылком. Когда Литта швырнула в него ножи, Асааранда вскинулся было, вновь ожидая нападения, но быстро успокоился. Окинул взглядом очередной подарочек и фыркнул, сморщив нос – в его руках эти ножички казались игрушечными.
   Предложение обменять две зубочистки на меч, пусть бы и такой же кукольный,  мужчина воспринял скептично, что и продемонстрировал выразительным взглядом исподлобья – в глазах так и читалось: «ты что, дурочка?». Неужели девица всерьез думала, что он радостно поскачет доставать мечик из дальней нычки, а после торжественно вручит его владелице? Да чтобы у нее появилась возможность его пырнуть?
   Обойдется.
   - Так, - смахнув режики с колен, проговорил кунари, подразумевая привычку Литты швыряться чем не попадя, - не делай.
   В низком угрюмом голосе явственно слышалось предупреждение – нервы у мужчины давно уже были не самыми прочными и ручаться, что в следующий раз не ударит девушку, он не мог.
   Хотя, стоило признать, время от времени ему самому, безо всяких провокаций вполне хотелось бросить иголку с ниткой и отвесить девушке подзатыльник – она как раз неосмотрительно подсела ближе к очагу и, следовательно, к самому кунари – от которого ее наверняка опрокинуло бы лицом в костер, но приходилось сдерживаться. Неодобрительно глянув на Литту, Асааранда опять погрузился в работу над шкурами – те срастались, стягивались грубыми стежками и постепенно вправду начинали походить на накидку, а не на бесформенное нагромождение жестких тряпок.
   Тем временем, Литта и не думала обижаться на грубость – мужчине все больше казалось, что она этого попросту не умела – и продолжала вести себя по-хозяйски нагло. Булькала бурдюком, от которого резко пахло спиртным и хрустела закопченными на дыму кусочками чего-то. Судя по звуку – это были какие-то хрящи. Кунари голоден не был, но от аромата, свойственного только приготовленной – людскими руками, над очагом или коптильней – пище рот помимо воли наполнился слюной.
   Некоторое время Асааранда сражался с собой, старательно давя желание взять угощение, и пытался отвлечься работой – но после того, как в третий раз уколол палец, плюнул и резко выбросил руку в сторону Литты, выхватив из лежавшего на ее коленях кулька целую горсть хрящей. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что это были свиные уши.
   Торопливо пихнув в рот разом все, что сумел захватить, кунари принялся мрачно жевать, шумно перемалывая зубами хрусткие куски.
Очередной вопрос девушки заставил его задуматься, мало не поставив в тупик – вот уж нашла, что спрашивать! Мужчина и сам толком не знал, что из еды было ему по нутру, потому что давно уже разучился выбирать, да и разнообразия в провианте себе позволить не мог. Для него удачей было наловить дичи и запечь ту над костром. Естественно, ни о каких специях и прочих кулинарных изысках речи не шло – все сводилось только к набиванию желудка едой в объеме, способном утолить голод, и достаточно питательной, чтобы поддержать жизнеспособность организма в ближайшие часы или дни.
   Раньше он не очень любил сладкое, но теперь, возможно, не отказался бы от яблок, например – кажется, он еще мог вспомнить их тонкий аромат…
   В носу засвербило и Асааранда, на секунду замерев, громоподобно чихнул – не помогло даже то, что кунари сложился почти пополам и уткнулся лицом в волчий мех.
   Раздраженно фыркнув, кунари выпрямился и встряхнулся, невесть почему сердясь на самого себя.
   - Ем, что попадется. – Недовольно ответил он Литте и расправил шкуры на коленях. Немного порассматривав итоги своей работы, он поднял это подобие плаща и набросил себе на плечи, пытаясь сообразить, как бы смастерить застежку.