Все в этом мире было относительно. И одни и те же вещи воспринимались разными людьми по-разному. И то, что для одних было счастьем и радостью, для других – разочарованием и головной болью. Так случилось и с Инквизитором. Он очень сильно любил свою кузину, всячески желал ей счастья, но… То, что доставляло ей несомненную радость – любовь к его Генералу – у самого Максвелла вызывало весьма серьезное беспокойство. Во-первых, как ни крути, а партия из Каллена не самая лучшая для благородной дамы – он был безроден, не имел ни титулов, ни земель. Вся родня, когда узнает, просто отвернется от бедной девушки, а то и вовсе – проклянет и забудет о ее существовании. А уж сколько ругани выльется на бедного несчастного Вестника Андрасте… А во-вторых… То, что было во-вторых беспокоило носителя метки куда как сильнее, чем недовольство родни. И этому было одно название – лириум. Инквизитор знал о том, какова зависимость Резерфорда от этого вещества, знал, что оно делает с теми, кто прекратил принимать его. Знал и сам настоял на том, чтобы Каллен не продолжал этого делать. Так же он знал и о том, как опасна эта зависимость. И не хотел, чтобы его сестра оказалась в опасности, чтобы человек, которого она, наивная и неопытная, полюбила, сделал ей больно, разбил ее хрупкое чувство. Макс поклялся себе защитить кузину ото всего, что только возможно, особенно здесь, где не было ее родных братьев или родителей. И это буквально разрывало его на части – ведь, желая ей только счастья, он не знал, что же будет для нее лучше, и поэтому решил пока что просто наблюдать…

И так было до происшествия на ярмарке. Максвелл был сначала в отъезде, потом попал в лазарет, поэтому о случившемся узнал только из третьих, а то и четвертых уст уже после прошедшего праздника, и в итоге и вовсе припер всех, кого только можно, к стенке, чтобы учинить буквально допрос. Опросил и служанку, из-за которой его кузина упала с высоты, и лекаря, что ее лечил, и даже Лиззету, которая присутствовала при всем этом, и многое услышала. Тревельян все равно толком не понял, что произошло, но все отмечали нездоровое поведение Командора – тот явно был в ярости и вел себя неподобающим образом и в итоге довел девушку до слез. Последнее сказала ему военврач, причем с явным неодобрением. Макс почувствовал, как в нем самом вспыхнул гнев. Ему было совершенно все равно, что двигало Калленом, но он не мог позволить себе пустить все на самотек. Довести его сестру, сделать ей больно, да как он посмел? Последней каплей стал боязливый шепот одной из служанок – она видела, как на рассвете Эвелина вышла из башни бывшего Храмовника, и по Скайхолду уже стал разноситься слух о том, где же кузина Инквизитора проводит свои ночи? Это привело его в ярость, такую, какую он давно не ощущал. Да что там давно, Вестник вообще не помнил, чтобы хоть когда-нибудь так злился… И мужчине стоило огромных трудов не сорваться на окружающих. Хотя хотелось. Хотелось разнести что-нибудь вдребезги, разорвать, уничтожить. Но необходимо было для начала взять себя в руки, резко посоветовать служанке не распространять дурацких, порочащих честь кузины, слухов. Та испуганно закивала, а сам Максвелл уже развернулся, быстрым шагом направляясь куда-то прочь. Ему просто необходимо было остыть, но стоило только подумать… Вспомнить… Предположить, что Каллен мог навредить Эви, как Инквизитор снова закипал. И в итоге и сам не заметил, как оказался перед кабинетом своего генерала. Поколебался пару секунд, машинально растирая левую ладонь, которую ощутимо дергало неприятной болью, но все же решительно тряхнул рукой, словно сбрасывая напряжение, громко постучался и сразу же толкнул дверь, входя вовнутрь, даже не дожидаясь ответа.

- Каллен. Нужно поговорить. Наедине. Сейчас же.

Вряд ли кто-нибудь раньше видел такого Инквизитора. Тонкие губы сжаты, ни следа извечной усмешки, брови нахмурены, а зеленые глаза в гневе прищурены. Голос низкий, хриплый от едва сдерживаемой ярости, а фразы короткие и отрывистые, словно мужчине было трудно выталкивать их из горла. Тревельян закрыл за собой дверь и сделал несколько резких шагов вперед, подходя к столу и опираясь на него кончиками чуть дрожащих пальцев. Это было необходимо, чтобы не попытаться Каллена просто-напросто придушить, чего хотелось невыносимо, почти до боли. Максвелл и сам не ожидал, что способен на такую ярость. Привыкший прятать свои эмоции за насмешкой, в том числе и злость, даже от самого себя, сейчас он просто не смог себя заставить хотя бы попытаться усмехнуться или как-то пошутить. Слишком серьезным было все происходящее, слишком уж боялся он за свою сестру, которой здесь, в Скайхолде, заменял старшего брата, и… слишком уж сильную неприязнь ощущал к Резерфорду и к его поступкам. А потому глубоко вздохнул, сдерживая себя, и все же продолжил ровным, даже слишком, голосом:

- Какого демона ты сделал с Эвелиной? – все-таки сорвался на яростный хрип. – Как ты вообще посмел ее тронуть?

Ну а что еще мог предположить Инквизитор, которому сообщили, что Каллен и его кузина сначала остались наедине в лазарете, и потом врач долго не могла успокоить ревущую девушку, а позже ту и вовсе видели, выходящей из башни Командора ровно перед рассветом? Два и два только идиот не сложил, и Максвеллу и в голову не пришло, что все могло быть иначе, чем он подумал. А если бы и пришло – слез Эвелины Резерфорду он прощать не собирался все равно. Семейные узы для Тревельяна были слишком ценны и важны, и он все еще чувствовал боль, такую же резкую и сильную, как тогда, когда ему сообщили, что его старшая родная сестра, маг, была на Конклаве – и не выжила. И теперь просто не мог позволить себе не защитить уже младшую кузину от всего на свете. Просто не мог.

Была ли на свете более опасная эмоция, чем гнев? В гневе совершалось много поступков непростительных и бессмысленных. Мужья, бьющие своих жен, матери, бьющие детей, на веки рассорившиеся родственники. Все худшие качества людей проявлялись во гневе, и редко, очень редко, гнев вытаскивал наружу что-то светлое и хорошее. Чаще – все то, что человек скрывал глубоко в своей душе, все то, чего не показывал никому, прятал, заталкивал подальше, вырывалось на поверхность. Как буря поднимала со дна моря весь мусор, так гнев вытаскивал все потаенные мысли и намерения на поверхность человеческой души. И самый добрый человек в итоге мог натворить многое. Так было и с Максвеллом. Почти все время он прятал где-то на задворках подсознания очень многое: страх, раздражение, неприязнь. Страх за сестру, страх за себя, страх будущего и прошлого, раздражение от столь многих факторов, неприязнь к Каллену. Все это сплеталось в тугой и холодный комок где-то в груди, мешало спать и спокойно дышать, но Тревельян как-то заглушал эти чувства в себе, старался не замечать, отшучивался или отмалчивался. А теперь произошло нечто такое, что разрушило это хрупкое равновесие, вызвав в душе Вестника такую бурю эмоций, которую он ранее не испытывал. Страх за кузину, боль от потери старшей сестры, слишком серьезная свалившаяся на его плечи ответственность. Все это немыслимым образом объединилось, скрутилось и почему-то приняло форму командора Резерфорда. Макс даже не представлял, каким образом его разум выкинул такой фортель, что его генерал олицетворял все то, что не нравилось Инквизитору, но старался держать себя в руках. Ну правда, не может же один человек вмещать в себя все?

Вот только было очень трудно, почти невыносимо, стоять ровно, дышать ровно, пусть и тяжело, и не пытаться зарезать собственного советника. Ну или хотя бы не пытаться придушить его. А тот словно нарочно делал все, чтобы взбесить и без того злого наследника Тревельянов. Для начала он даже не встал в приветствии, чего Вестник даже не заметил, а потом отложил какие-то бумаги на стол и… заговорил. Его взгляд. Его слова. Его голос. Даже дыхание. Максвелл шумно вздохнул, стиснув пальцами край стола, и прикрыл глаза. На секунду, просто стараясь дышать спокойно. Просто стараясь не броситься на Каллена с ножом. Благо, хоть нож остался вместе с броней в его комнате, как и кинжалы, и на Инквизиторе сейчас была простая свободная рубашка и простые же темные штаны. И никакого оружия. И Вестник не знал, хорошо это было или плохо. Сейчас он вообще утратил возможность соображать здраво. Почти утратил. Остатки былого душевного равновесия, пусть и весьма сомнительного, все еще удерживали его на краю той пропасти, за которой уже нет ничего. Только гнев и желание уничтожить то, что этот гнев вызывает, желание погасить этот огонь, что пожирает душу изнутри. Макс даже попытался мысленно повторить строки Песни Света, но это было бесполезно, слова не складывались, не вспоминались, в голове даже звенело от образовавшейся там пустоты.

- Слухи? – голос звучал как-то неестественно ровно, Тревельян слышал его словно со стороны, издалека. – Сплетни? – тонкие губы сами собой растянулись в неживой усмешке. – Так ты называешь слова военного врача, которая еще долго не могла успокоить Эвелину после разговора с тобой?

Тревельян оттолкнулся от стола и сцепил руки за спиной. Пальцы были ледяными и дрожали, а левую ладонь подергивало от боли. Он уже догадывался, что успокоиться не сможет. Не захочет. Каллен посмел причинить его сестре боль, намеренно или нет – не важно, и теперь называл гнев Инквизитора ребячеством. Даже ярмарку припомнил, когда не по своей вине он оказался в лазарете. Максвелл почувствовал горечь и соль на языке, кажется он прокусил губу, пытаясь сдержать собственные эмоции. Значит, вот как это выглядело. Или как хотели это видеть. Впрочем, сейчас Тревельяну было не до обвинений генерала. Оправдываться он не собирался, все еще помня, почему он вообще пришел сюда, в эту башню. И отступать не имел никакого желания, даже мысли не возникло. Он поклялся себе, что защитит свою любимую кузину. Ведь она осталась единственной из всей оравы его родственников, кто имел для Макса столь сильное значение, кого он пообещал защищать, ради кого он готов был убить почти любого.

- Я бы не стал называть мои действия ребячеством, Каллен. Даже если бы на ярмарке я бы не оказался в лазарете, я не видел бы смысла омрачать другим людям праздник личными разборками, - теперь голос звучал глухо и мрачно. – И я не позволю причинять боль моей сестре. Никому. Или, - еще одна мрачная, неживая, усмешка, – Эвелина для тебя – всего лишь игрушка, желания и чувства которой ничего не стоят?

Гнев странным образом угас. Вернее, он всего лишь ненадолго затих, скапливаясь где-то за барьером разума, который все еще контролировался Максвеллом. Затих, разрастаясь, тем не менее, уверенно и быстро, переплавляясь во что-то, что мешало нормально дышать, думать, анализировать. Заполоняя собой все вокруг, обжигая изнутри, подталкивая к необдуманным действиям. Сейчас Тревельян как никогда понимал, почему демоны гнева выглядят именно как сгустки огня, и машинально порадовался, что, несмотря на метку, магом не является. Ведь именно сейчас хорошую он, должно быть, представлял из себя добычу для демонов. Сомневающийся, гневающийся, безумно злой и желающий уничтожить одного конкретного человека, сидящего сейчас перед ним. Останавливал Инквизитора лишь быстро истаивающий слабый призрак внутреннего сомнения. И воспоминания о глазах кузины, когда та говорила про Каллена, неподдельное чувство, светившееся в них, неловкая и такая искренняя записка в тонких пальцах, светлая улыбка. Вестник не понимал, как Командор в принципе посмел обидеть ту, кто так искренне его любила. Не понимал и, честно говоря, понимать не хотел. Он не искал конфликта специально, хоть Резерфорд и не нравился ему, но сейчас… Смирно отойди в сторонку и позволить им «разбираться самим»? Оставить сестру один на один с… этим человеком? Макс сделал шаг назад от стола, прищурился, глядя на советника, и снова усмехнулся.

- А может, лириум настолько овладел тобой, что и действия твои продиктованы им? – напоминать про зависимость Каллена было не самым разумным и довольно-таки жестоким, но Инквизитор неосознанно желал отомстить за весьма обидную трактовку того, почему его не было на ярмарке. Как будто те раны он получил по собственной глупости или желанию, а не потому, что пытался сделать для Инквизиции все, что в его силах, и даже больше. – Ты довел мою сестру, - мужчина выделил последние два слова интонацией, – до слез, после ее видели, выходящей на рассвете из твоей башни. Твои мозги настолько затуманены лириумным голодом, что ты не видишь в этом ничего плохого? – а вот сейчас слова Макса уже были более осознанными, он хотел нанести Командору как можно большую боль своими словами, и даже знал, куда и как для этого надо бить.

И все же гнев оказался не просто опасной, но еще и весьма заразной эмоцией. И если раньше никто не видел этой эмоции у Инквизитора, он точно так же не видел Каллена в гневе. Раздражение, мрачное настроение, - да. Ярость, такая, что заставляет стискивать зубы и придает взгляду воистину невыносимую тяжесть – нет. А сейчас Командор был в ярости, не меньшей, чем сам Максвелл. Глаза сузились, губы сжались, да невыносимо захотелось отвести взгляд, смотреть куда угодно, но не в глаза Резерфорда. И, пожалуй, в обычном своем состоянии Тревельян так бы и сделал, опустил бы взгляд, отступился бы, отошел, сдался, но – не сейчас. Сейчас зеленые глаза смотрели с гневом и вызовом, слишком сильны были эмоции, не оставляя места для того, чтобы подумать, действительно ли стоит идти на столь сильный конфликт, так провоцировать генерала? Возможно, будь Макс поспокойнее, все могло бы быть иначе, возможно, если бы дело не касалось бы столь дорогого ему человека, возможно, если бы они понимали бы друг друга хоть немного получше. Но нет, Каллен отказывался понять мотивы Максвелла, а тот не хотел даже попытаться выслушать своего советника. Впрочем, тот даже и не пытался объясниться хоть как-то, вызывая лишь новые волны ненависти к себе.

Тревельян сузил глаза, глядя прямо на Резерфорда, когда тот вновь заговорил, почти зарычал. От очередной волны гнева он чуть не задохнулся. Не его это дело. Здоровье и душевное равновесие его сестры – не его дело. Та, за кого он отвечал, кого обязан был защищать, - его не касается. Максвелл слишком любил свою семью, чтобы хотя бы представить такое. Слишком сильны были его родственные узы, особенно с Эвелиной. Да даже если бы это была какая-то другая кузина или кузен, это не имело значение. Проблемы его родственников автоматически становились его проблемами, их дела становились его делами. Так его воспитали. Так он размышлял и просто помыслить не мог, что кто-то может считать иначе. И если бы это ему сказала кузина – Макс отступился бы, позволил бы ей решить все самой, не стал бы вмешиваться без острой на то необходимости, но выслушивать это от чужака! От какого-то там бывшего храмовника, который был связан с их семьей лишь отношениями с Эви! От человека, который не мог отвечать даже за свои действия! Это лишь вызвало еще большую ярость, и теперь уже голос Инквизитора, обычно мягкий, звучал натянуто и хрипло.

- Эвелина – моя сестра. Ближе нее у меня никого нет. Это мое дело, и меня оно касается.

Макс еще пытался что-то объяснить, хотя больше всего на свете хотел придушить сидящего перед ним мужчину. Но обида, захлестнувшая его полностью, когда Каллен упомянул лазарет… Это лишило его остатков душевного равновесия и подтолкнуло к жестоким и необдуманным словам. Ведь Тревельян помнил. Прекрасно помнил, почему пропустил ярмарку, как получил те раны. Помнил ту боль, тьму, холод, грохот камней, смех Корифея. Помнил путь сквозь тьму и метель. Помнил костры вдалеке и облегчение – все живы. И теперь Резерфорд таким неожиданным образом повернул ситуацию с разошедшимися швами. Возможно, в чем-то он был прав, и у Макса не было столько опыта за плечами, как у Каллена. Возможно, его желание защитить сестру выглядело смешным ребячеством. И совершенно точно Инквизитор был не на своем месте. Он не был лидером, он не умел вести за собой людей. Всех достижений, что сомнительное везение и метка на руке, позволяющая закрывать разрывы. Максвелл и сам понимал, что любой на его месте оказался бы лучше, что не ему, молодому и неопытному, приказывать ветеранам. Но именно эти ветераны свалили на его плечи всю ответственность, поставили во главе организации, сделали Инквизитором. Именно его, а не кого-то другого, и Тревельян смирился, попытался стать тем, за кем пойдут люди. Попытался скрыть весь тот страх, что сжимал его горло, попытался хотя бы выглядеть настоящим Вестником Андрасте, попытался кого-то спасти, помочь. И именно поэтому оскорбления Каллена вызвали гнев гораздо больший, чем могли бы. Или же это было именно потому, что оскорблял именно Командор, который и без того ему не нравился?

- Я не мальчишка, - Макса не испугало движение генерала, не испугал его голос. – Я, вашими же стараниями, мать его, Инквизитор, - не к месту вспомнились драки в тавернах, и все воспитание, привитое ему дедом и родителями, просто оказалось забыто. Остатки разума, предостерегающие от последующих слов, растворились в пламени гнева. – А ты – гребаный лириумный наркоман, который посмел обидеть мою сестру, - губы сами собой растянулись в усмешке, а руки сжались в кулаки. – И проветривать мне нечего, - Тревельян громко и зло расхохотался, чувствуя, как адреналин закипает в крови. – Обвалом в Убежище отбило, - Вестник размахнулся и ударил правой рукой, целясь Командору в челюсть. Давно хотелось.

Гнев Максвелла удивительно контрастировал со спокойствием Калена. Вот только — со спокойствием ли? В глазах Командора ярко разгорался гнев и ярость, ненависть. Тревельян, когда наносил удар тому  в челюсть, не думал, что попадет — все-таки перед ним был опытный воин, но тот просто не стал уворачиваться! В комнате повисла тишина, тяжелая, густая, почти физически ощутимая. Макс зло щурился, наблюдая за тем, как Резерфорд медленно, очень медленно, поднял руку и прикоснулся к месту удара. Словно не верил в произошедшее, словно воздух загустел столь сильно, что не давал свободно двигаться, словно рука его весила по меньшей мере тонну. И взгляд его, тяжелый, ненавидящий, не обещал Инквизитору ничего хорошего. Вот только Вестник  знал, на что шел, когда направлялся сюда, в башню. Не думал, правда, что до драки дело дойдет, но тем не менее. Знал и в действиях своих уверен был — ведь на кону стояло спокойствие и благополучие Эвелины, а это стоило куда дороже подобия хороших отношений с советником. Поэтому Максвелл молчал, сжимая кулаки и ожидая, как же поступит Каллен в ответ. Так и будет молчать и ничего не делать? Или все же ударит, как, судя по взгляду, ему хотелось? И все же руку он разжал и тихо заговорил, медленно обходя стол.

А вопрос был резонный. Как Инквизитор мог управлять Инквизицией, если не смог сдержать собственный гнев? Если пошел на поводу у эмоций, пусть и впервые за долгое время столь сильных? Ответ можно было прочитать в глазах Резерфорда — никак. И Макс даже был согласен с этим. Он с самого начала знал, что не подходит на роль лидера, на роль того, кто может управлять такой большой организацией. Он с самого начала не хотел всей этой ответственности, не хотел и боялся принять ее. И сейчас это только подтвердилось. Кассандра, Лелиана, Жозефина — все они ошибались. Они ошибались, а Тревельян был прав, когда говорил, что не годится на роль Инквизитора. У него всех достоинств было — метка на руке, что позволяла закрывать разрывы. И было бы куда лучше для всех, если бы он только этим и занимался. Вестник Андрасте. Инквизитор. Это до сих пор казалось ему чьей-то несмешной шуткой, слишком уж Максвелл не верил в свою способность  быть командиром. Но признаваться в этом Каллену? Да ни за что на свете! Макс усмехнулся, отвечая уверенным и злым голосом:

- Уж как-нибудь справлюсь!

А вот то, что Командор сказал, даже прорычал, дальше, удивило Тревельяна. Удивило и разозлило. И краем глаза заметив резкое движение, Максвелл, побывавший во многих схватках и драках, отреагировал быстро и совершенно машинально. Он вскинул руку, все еще сжатую в кулак, блокируя удар бывшего храмовника. Но — удар ли? Ладонь его была раскрыта, а значит, это был не удар, а... пощечина? Впрочем, сейчас было не до этого. Не мог же Макс стоять и ждать, что Каллен сделает далее — ударит другой рукой или попытается пнуть? Тревельян усмехнулся и сжал пальцы на запястье Резерфорда, стискивая их изо всех сил. Слова его задели не меньше, чем предыдущие, и Инвизитор просто не мог оставить их без ответа. Как не мог проигнорировать совершенно унизительный при попадании, пусть и очень сильный, удар-пощечину. В конце концов, он не ребенок и не женщина в истерике. И гнев, и без того плохо контролируемый, взвился очередной волной, прочистив, однако немного голову. Нет, Макс не успокоился и не передумал, и не решил откладывать давно назревавший разговор и драку. Но и этот выпад без ответа оставлять не собирался.

- Не моя забота? Хочешь сказать — твоя? - тонкие губы растянулись в злой усмешке. - Я, может, и плохой Инквизитор, но плохим братом себя не считаю, - зеленые глаза сверкнули гневом, - Я — ее ближайший старший родственник мужского пола. Я за нее отвечаю, я ее защищал и буду защищать. Завтра же Эвелина отправится в Оствик, к своим родным, - Макс поднял левую руку и, уперевшись ладонью в грудь Каллена, резко оттолкнул его, одновременно отпуская его запястье и делая шаг назад. - Подальше от войны, и — от тебя.

Кажется, его слова, наконец-то достигли цели. Вот только не совсем той, что нужно. Когда Максвелл говорил, что отправит Эвелину в Оствик, он не думал, что это возымеет такой эффект. Инквизитор действительно собирался защитить этим решением свою сестру от войны и от необдуманных действий Каллена, и даже не предполагал, что тот так на это отреагирует. Командор отошел на два шага и буквально застыл на месте, шумно выдохнув. На его лице, наконец, отразилось все то, что он чувствовал - ярость, ненависть, обида и даже - боль? Похоже, он действительно любил Эви и дорожил ею, либо же считал ее своей собственностью - такое тоже было возможно. Тревельян не жалел о своих словах, о своем решении, помня о том, что изначально послужило толчком к их разговору - Резерфорд довел его кузину до слез своими действиями. А значит, не место и не время было для жалости или сожалений. Впрочем, Макс не знал, как сам бы отреагировал в подобной ситуации, и не собирался узнавать, ставить себя на место генерала. Беспокоило только то, как Эвелина отнесется к такому его решению - наверняка ведь разозлится и обидится - но к этому он был готов, считая, что обиду сестры переживет, а вот если ей снова причинят боль - нет.

И все же, слова Инквизитора подействовали даже куда сильнее, чем показалось сначала. Каллен, тот самый Каллен, который минутой ранее выговаривал Максвеллу о том, что тот не умеет держать себя в руках, сам совершенно потерял над собой контроль, срываясь с места и теперь уже первым нанося удар. Их разделяло всего три шага, и чтобы преодолеть это расстояние, опытному воину понадобилось всего пара мгновений. Тревельян даже не успел шарахнуться назад, как заметил летящий ему в лицо кулак. Он ожидал этого и легко блокировал удар в левую скулу, перехватив руку Командора, но при этом уже не успел отреагировать на движение правой руки мужчины. Удар поддых был болезненным и сильным, выбивающим воздух из легких. Макс сделал шаг назад, чуть согнувшись и отчаянно пытаясь вздохнуть, но просто-напросто не успевал! Резерфорд не собирался давать Инквизитору время вздохнуть, прийти в себя, и снова ударил, целясь в бок. Он знал, куда бить, и бил жестоко, безжалостно, беспощадно, по ссадинам, по незажившим швам. Вестник лишь успел подставить руку, смягчая удар - оказаться еще в самом начале драки в лазарете с вновь открывшейся раной ему совершенно не хотелось. И все равно было больно, словно вновь осколки камней режут кожу, бьют по ребрам, разрывают мышцы и ломают кости. Тревельян громко выдохнул, делая еще один шаг назад, в голове шумело, бок горел, а времени, чтобы передохнуть, переждать, не было - защищаясь от одного удара, Максвелл оказался открыт для другого. И снова он не успевал, получилось лишь дернуться, и чужой кулак не врезался в челюсть, что гарантировало бы, как минимум, перелом, а лишь задел по касательной. Казалось, щеку и скулу обожгло кислотой, и вот теперь разозлился уже Инквизитор.

Он вскинул руку, что до этого прижимал к боку, и перехватил руку Каллена, стискивая пальцы так, что кожа на костяшках побелела и натянулась. Ему нужна была передышка, и срочно, поэтому он резко сделал шаг в сторону, дергая Командора на себя, используя его еще непогашенную инерцию, чтобы тот сделал лишний шаг. Удар ногой по голени, который должен был лишить генерала равновесия, и Максвелл сразу же отпрыгнул в сторону, наконец, делая глубокий вдох. Дышать было больно, поэтому этим он не ограничился, увеличивая расстояние между собой и Резерфордом еще больше, отходя за стол и тяжело дыша, прижимая руку к боку и внимательно следя за бывшим храмовником. Так или иначе, а снова так сильно подставляться под его тяжелые удары он не собирался, хоть и понимал, что это будет невероятно трудно.

Все люди устроены таким образом, что часто совершают ошибки. Они падают, расшибают коленки, набивают шишки своими действиями и решениями, наступают на одни и те же грабли или же учатся на ошибках и находят себе другие… Сильных это лишь делает еще сильнее, давая бесценный опыт, слабых же это ломает. Было ли ошибкой придти к Командору с претензиями? Максвелл не знал. Определенно, он не ожидал, что разговор примет такой оборот, что Эвелина генералу так дорога. И теперь он еще больше не понимал, как Каллен посмел, как он смог причинить ей боль? Лириум? Тревельян все же пришел к выводу, что не жалеет ни о чем. Этот разговор давно назревал, а кузину необходимо было защитить. Во что бы то ни стало. Даже если Резерфорд отправит его лазарет, даже если этот разговор, эта бессмысленная драка, закончатся тем, что у армии больше не будет командира или лидера у Инквизиции… Эвелина была слишком дорога ему, чтобы пожертвовать ее здоровьем, ее жизнью, ее судьбой. За себя он не переживал, он уже доказал, что готов погибнуть ради Инквизиции, но бросать сестру на произвол судьбы он не собирался, даже если это повлечет за собой множество проблем. Ничего, разберется.

Так Максвелл размышлял, пока пытался отдышаться, отгородившись от бывшего Храмовника столом. Ему нужны были драгоценные секунды, чтобы унять боль в раненом боку, чтобы найти в себе силы для дыхания, чтобы придумать, что делать дальше. Но времени он много не получил – Каллен пусть и ненадолго потерял равновесие, быстро пришел в себя и с искаженным от злости лицом широкими шагами преодолел разделяющее их расстояние. Инквизитор вновь шарахнулся, совсем не стремясь вновь сойтись в ближнем бою, и попытался прикинуть, как ударить поэффективнее и при этом не подставиться, но это было бесполезно. Резерфорд все-таки умудрился, сумел, схватить его за ворот и толкнуть к стене. Тревельян шумно выдохнул, ударившись спиной о жесткий камень, и рванулся в сторону. Вновь получить удары в бок он совершенно не хотел, но хватка Командора была слишком крепкой. Впрочем, тот, пока что бить его не собирался. Или не собирался бить прямо сейчас, все же решив для начала высказаться. Голос был хриплым, осиплым, злым, а слова – обидными и несправедливыми. И Вестник не собирался просто молчать, он не боялся Каллена, хоть и не хотел вновь оказаться травмированным. Да и боль немного отрезвила, заставила думать хоть немного, прежде чем действовать. Напомнила, зачем он здесь. Инквизитор вскинул голову и расправил плечи, чувствуя как камень холодит лопатки, схватил бывшего Храмовника за воротник, стискивая пальцами ткань, натягивая ее. В зеленых глазах было не меньше злости, чем в карих, но куда как больше холода, такого же, как в снегах за стенами Крепости:

- Сколько я отдал Инквизиции? – Вестник хрипло рассмеялся, в голове вновь слышался шум падающих камней, чудовищный голос Корифея и завывание метели, а левая рука снова заболела. – Я отдал ей самого себя. Свою жизнь, свое будущее, свою судьбу, - Максвелл горько усмехнулся и взмахнул коротко сверкнувшей зеленым ладонью перед лицом генерала. – Разве этого недостаточно?
– Я заставил тебя отказаться от лириума, потому что это правильное решение. И ты это знаешь. Не вини меня в своей же слабости! Не вини меня в своей неспособности сдержаться! – и все же он вновь повысил голос. – Это ты сорвался на Эвелине, это ты причинил ей боль, это ты виноват в этом, а не я! И мне плевать, что я там по-твоему не понимаю. Это ты, похоже, не понимаешь ничего!

Каллен вновь попытался его ударить. Промахнулся. Инквизитор уворачиваться даже не стал, лишь рефлекторно дернулся, да сильнее стиснул чужой ворот в руке. Хотелось врезать по лицу Командора снова, изо всех сил. Врезать так, чтобы свернуть ему челюсть, содрать кожу с костяшек пальцев, чтобы он подавился собственной кровью, чтобы замолчал. Но удалось сдержаться. В этот раз удалось – Максвелл лишь тряхнул Командора, схватив его воротник и второй рукой. Злости в его глазах хватило бы, пожалуй, на парочку демонов гнева. Этот разговор действительно назревал очень давно, но сейчас Тревельян уже лучше держал себя в руках, боль в боку и холодный камень у спины словно помогали сдерживаться, а обвинения Каллена уже не задевали, но все еще злили. Раздражали. Вестник хрипло выдохнул и громко, зло, произнес, лишь чуть тише, чем Резерфорд:

- Ты собираешься показать мне свою злобу? Хочешь доказать, что я прав в своем решении? – тонкие губы растянулись в хмурой и злой усмешке. – Ей ты тоже самое показывать будешь? Тебе – такому – не место рядом с ней! Или, хочешь сказать, я не прав? – Максвелл глубоко вздохнул и тоже крикнул громко, хрипло. – Да пошел ты! Не собираюсь я ничего понимать! Что ты можешь дать Эви, кроме этой своей злобы? Сможешь защитить ее от самого себя? Сможешь остановиться, прежде чем навредить ей, или будешь бить так же, как меня сейчас, если она возьмется тебе перечить? Будешь вновь делать ей больно? – Инквизитор нахмурился, разжал пальцы и скрестил руки на груди, прямо и уверенно глядя в злые глаза Резерфорда. Не отводил взгляда, даже не моргал почти. - Меня не волнует, чем ты жил раньше. Меня не волнует, чем ты собираешься жить. Ты опасен для Эви, поэтому она уедет, - это прозвучало холодно и даже почти спокойно.

Тяжело. Как же тяжело было слушать Каллена, сжимать кулаки и не иметь возможности ударить. Потому что уже стало очевидно, что ни к чему это не приведет. А тот говорил, зло, раздраженно, невыносимо. Говорил, поднимая со дна души все сомнения и страхи. Все те мысли, что Максвелл так старательно отгонял от себя раз за разом. Тревельян помнил, из-за чего пришел сюда, из-за чего так вспылил, но теперь те вопросы, что задал Командор, разбередили прежние сомнения. Те самые сомнения, что заставляли его кусать губы в одиночестве, стискивать кулаки и не спать ночами, подолгу глядя в окно. Инквизитор. Вестник Андрасте. Наследник рода Тревельян. Кем он был на самом деле? Что он делал на самом деле? Было ли это кому-нибудь нужно, спасло ли это кого-нибудь? Или же генерал прав, и ему просто кажется, что он спасает всех? Для чего тогда все это было – боль, холод, раны, множество смертей, потерь? И что делать дальше? Резерфорд отошел на пару шагов, Максвелл же смотрел в его лицо хмуро и молча. Пытаться оправдаться? Что-то объяснить? Или же – согласиться с тем, что он лишь бесполезный мальчишка, по недоразумению получивший этот пост – эту силу. Через бесконечно долгую паузу он все же заговорил, негромко и зло, кривя губы в нервной усмешке.

- Так скажи, что я делаю, и кто я? И зачем я это делаю? – короткий мрачный смешок. – Советник ты или нет?

А вот реакция Каллена на обвинения уже Тревельяна была… странной. Максвелл фактически лишь повторил свои слова, с которыми пришел в башню, лишь иначе сформулировал, но сейчас Резерфорд соизволил… удивиться. И даже хоть немного пояснить свои… действия. Максвелл снова ощутил сильное желание врезать бывшему храмовнику. Тот вновь обвинял его непонятно в чем. В бездействии, в обвинениях. Словно Инквизитор просто гулял где-то в тот момент. Словно та ситуация позволяла довести и без того чуть не погибшую девушку до слез. Да, когда он услышал о происшествии, его самого чуть от страха удар не хватил. У него тогда подогнулись колени, и он чуть мимо стула не сел, перепугавшись за Эвелину. И пусть она не пострадала, сама мысль о том, что он чуть не лишился своей младшей кузины, что он чуть не остался совсем один, приводила его в ужас. Иррациональный. Неконтролируемый. И потому его еще больше взбесила новость о том, что уже после этого девушку довел до слез, до истерики, тот, кого та так сильно любила.

- Я знаю, - голос был хриплым от плохо сдерживаемой злости, и Тревельян смотрел куда-то в пол. – Меня не было в Скайхолде, и мне сообщили только сегодня. Как сообщили о том, что реветь она начала после общения с тобой. Вернее, после того как ты орал на нее, - Максвелл судорожно глубоко вздохнул и разжал кулаки. Он должен был объяснить. Пояснить свои слова, пока еще держит себя в руках. – Что я должен был подумать? Что это вы на самом деле ворковали так?

Слова действительно могут как спасать, так и ранить. Они с Калленом уже много наговорили друг другу, словно пытаясь уничтожить неприятеля. Возможно, это было лишним. Возможно, стоило поговорить намного раньше. Возможно, неверный тон взял Максвелл, а генерал продолжил еще более неверным тоном. Да что уж там, не возможно, а точно. Но сейчас, сейчас то, что говорил Резерфорд, уже не кололо, как ранее, а резало. Резало по живому, вытаскивало наружу все сомнения, все тяжелые мысли, страхи, бередило раны и – оскорбляло. Зеленые глаза потемнели от разочарования. Гнев, что минутами ранее горел так ярко, погас, оставляя лишь пепел, что гасил взгляд, забивал легкие, горло, мешал дышать, говорить. Командор уже не держал его, но Инквизитор от стенки не отходил, тяжело оперевшись на нее спиной, словно смертельная усталость навалилась на плечи. Тревельян глубоко вздохнул, прикрыв глаза, чувствуя, как каждое слово бывшего храмовника гулом отдает в голове, отскакивает от стенок черепа, западает в душу, ранит, колит. Себя со стороны не видишь, в зеркале отражения поступков не разглядишь. И если его забота об Эвелине действительно выглядит так, как говорит Каллен… Если его желание защитить можно извратить так, если его до сих пор, несмотря на все произошедшее, считают трусливым мальчишкой, который только и может прятаться за своей знатной семьей… Стоило ли тогда ему принимать тот меч? Зачем на него свалили всю эту ответственность? Зачем ему вручили столько жизней и судеб? Он и раньше задавался этими вопросами, и сейчас они вновь всплыли в его голове, заставляя глубоко вздохнуть и закусить губу. Не время было сейчас для этого. Максвелл открыл глаза, устало глядя на Резерфорда.

- Я ее отсылаю потому, что хочу защитить. Вот и все. Я не собираюсь никого уничтожать. Я не собираюсь никем жертвовать. Никем, - глубокий, почти судорожный, вдох, - Сбежать? Пожалуй, это было бы неплохо, - слегка усмехнулся. – Вот только сбегать надо было раньше, до того, как вы мне всучили эту демонову должность, разве нет? Теперь поздно уже рыпаться. Я не хотел быть Инквизитором. И не хочу быть им, - Тревельян отлепился от стенки и снова вздохнул. – И уж точно не хочу никого сминать или выбрасывать, - передернул плечами, словно резко стало холодно. – Тем более Эви. Повторяю - ее я хочу лишь защитить. Не одному тебе она дорога.

Вдруг разговор их оказался прерван: дверь распахнулась, впуская гномку – разведчицу Хардинг. Похоже, зрелище перед ней было весьма и весьма колоритным – Инквизитор и его генерал, явно побитые, в крови… Та еще картинка. Тревельян тряхнул головой и улыбнулся разведчице.

- Все в порядке, - Максвелл, отвернувшись от Каллена, продолжил. – Командор мне показывал пару приемов, но мы немного увлеклись, не так ли? – короткий взгляд на генерала. Что бы между ними не происходило, подчиненным этого знать было не обязательно. – Мы уже закончили, и я ухожу,- под недоверчивым взглядом Хардинг Инквизитор чувствовал себя неловко, поэтому снова улыбнулся и попытался проскочить мимо нее к двери.

Ну, конечно же, Хардинг ему не поверила. В первый момент Инквизитор еще думал, что его идея с «тренировкой» была не плоха, но разведчица не зря занимала свою должность. Она умела видеть то, что не хотели ей показать, так что неудивительно, что не повелась она ни на улыбку Тревельяна, ни на его слова. Да и помощи от Каллена, мрачно уставившегося ему в спину, не было – Максвелл буквально чувствовал его взгляд лопатками и испытывал сильное желание обернуться, чтобы удостовериться, что ничего тяжелого или острого ему в спину не прилетит. Впрочем, как бы он не относился к генералу, прекрасно понимал, что тот вряд ли способен на такую подлость. Тем более при свидетеле. Который, кстати, перегородил выход, не давая Вестнику покинуть башню. Он недовольно нахмурился, но гномка была не из пугливых и пояснила свои действия. Инквизитор машинально отшатнулся от жеста Хардинг и невольно коснулся пальцами разбитой скулы. Поморщился – было больно, ранку щипало. И все же разведчица была права, и он прекрасно понимал это, – не стоило кому-то еще видеть их обоих в таком состоянии. Сначала пойдут слухи, потом разговоры, потом сомнения, страхи. Тревельян не имел права позволять такому произойти. Не мог позволить, чтобы простые солдаты, что верили в него, в них, в Инквизицию, видели разлад в командовании. Да и разлад этот был глубоко личным, по крайней мере с его стороны – как бы он не относился к Резерфорду, Максвелл уважал его как Командора, отдавал должное его профессионализму и вкладу в общее дело, но… сестру ему доверить не мог. Не теперь, когда тот причинил ей боль.

- Не думаю, что люди Лелианы тут понадобятся, - Вестник нервно усмехнулся. Он действительно так думал, поэтому безо всякого ропота отправился следом за Хардинг, стараясь не смотреть на Каллена, что шел вместе с ними.

Весь путь до лазарета прошел в тяжелом и мрачном молчании. Да и о чем им было говорить да еще и при разведчице? К счастью, с лекарем так же не пришлось разговаривать – гномка воспользовалась отговоркой Тревельяна. Трудно было сказать, поверил ли лекарь этому объяснению, но, как минимум, не стал больше задавать вопросов, а просто махнул рукой и отвел в соседнюю комнату, где велел подождать – все были заняты поступившими недавно больными и ранеными. Инквизитор и не думал возражать, хотя ему и хотелось оказаться у себя в комнате как можно быстрее, - в приоритете, несомненно, были те, кому медицинская помощь была куда как нужнее, чем двум подравшимся мужчинам. Максвелл вздохнул и, когда Хардинг ушла, незаметно потер пострадавший в драке бок. Он не ожидал, что Каллен заговорит, но тем не менее тот первым разорвал повисшую тишину. Его голос был спокойным и негромким. Удивительный контраст с разговором в башне.

- Если бы на нее напал враг, я бы убил этого врага, - голос Максвелла был усталым и уверенным. Он не сомневался в своих словах. – Если бы в нее прилетела бы стрела, я бы закрыл ее собой, не раздумывая. Я брал ее с собой. Я был рядом с ней на случай такой опасности, с которой она не смога бы справиться, - Инквизитор не заметил, когда успел закрыть глаза, и теперь открыл их, прямо глядя на Резерфорда. – Я могу защитить ее от любого врага. Но ты – другое дело. Ты не враг, тебе она доверяет. И поэтому ты способен причинить ей куда больше боли, чем любой из прислужников Корифея.

Отправить Эвелину домой после бала под предлогом слишком большой опасности… Соблазн велик. Даже слишком. Тогда будет обида, будет ссора, но не такая сильная, как могла бы быть… И девушка будет в безопасности, далеко от войны, от Каллена, от боли. И все же… Все же Тревельян чувствовал, что не может поступить с ней так. Не сможет, глядя ей в глаза, соврать. Даже ради ее блага не сможет. Да и не поверит она ему. Вестник вздохнул и потер шею, задумчиво глядя на Командора. То, что он предлагал… неужели смирился? Вот так просто? После всех тех слов, что кидал ему, после той весьма бурной реакции на новость о том, что Эвелина уедет домой? Максвелл тряхнул головой и провел рукой по лицу, словно снимая паутину усталости. Как же все-таки не хотелось ссориться с сестрой! Как же не хотелось услышать от нее справедливые и не очень упреки, как же не хотелось терять с ней ту связь, что была у них еще с самого детства, что только укрепилась после того взрыва в Храме…

- Я не буду ей врать. Эви уже давно не маленькая девочка, - Инквизитор смотрел на извинившегося Командора. Сейчас, когда он успокоился, когда желание уничтожить причинившего боль кузине перегорело… Сейчас, когда гнев уснул, слова Резерфорда о страхе и насилии пробудили память. Память о детстве, о долгих годах проведенных в Оствике, память о собственном бессилии, об обидах, о слезах кузины. В голове эхом отдавался голос деда, суровый, презрительный, высокомерный. Андрасте! Как он сейчас напоминал самому себе деда, с его приказами, с его нежеланием считаться с чужим мнением! А ведь давал же себе обещание, что не будет таким, как он!

- Знаешь, - Инквизитор говорил очень тихо, хрипло и быстро, словно боялся, что Каллен перебьет его. – Я сейчас вспомнил своего деда. С самого детства он говорил нам, что мы должны делать, как и что говорить, с кем общаться. Меня ожидала карьера Храмовника, но получилось так, что я стал наследником. Только это ничего не поменяло – точно так же никто не верил в меня, не считался с моим мнением, - тонкие губы изогнулись в горькой усмешке. – А Эвелину по возвращении домой ждет выгодная для семьи свадьба, - Максвелл поднял взгляд зеленых глаз на Каллена. Что было в этом взгляде больше – горечи или решимости, трудно сказать. – Ты прав. Я забыл, кто я есть. Я плохой Инквизитор. И, видимо, все же плохой брат, - глубокий вздох. Признавать свои ошибки было тяжело, но Тревельян умел это делать. – Я по-прежнему считаю, что для Эви будет куда лучше находиться подальше от тебя, но я не хочу отправлять ее домой против ее воли. Я не хочу быть таким, как мой дед.