Полупустой Рэдклиф здорово напоминал Самсону Киркволл в первые месяцы после взрыва Церкви. Ну, с поправкой на то, что тут было чище, не горели дома и кормили лучше. Улицы деревеньки, когда-то, вероятно, весьма оживленной, были пусты, по ним передвигались только пугливо пригибающиеся к земле слуги и маги, готовые, чуть что, хвататься за посохи. Даже собак не осталось, и Самсон испытывал по этому поводу смутное сожаление. Попасть в Ферелден и не увидеть ни одного мабари? Не то что бы он был большим фанатом собак, но Каллен столько о них рассказывал, что Самсон ожидал встречать по питомнику в каждой деревне и ростовые статуи вдоль дорог. Все равно что побывать в Антиве и не попробовать местное вино.

Венатори смотрели на него неодобрительно, задирали носы, чувствуя свое превосходство и покровительство Кальпернии, но место в замке предложили — с вежливостью, которая так и скрипела у них на зубах. Самсон добродушно их поблагодарил и сообщил, что в таверне условия получше и меньше шансов проснуться на голову короче. Тот венатори, с которым Самсон вел переговоры, посерел на два тона от негодования, но оспаривать решение благородного сэра не посмел.

Маги — нормальные маги, бывшие заключенные кругов, — на Самсона косились с опаской. Самсон мог их понять, еще бы магу-отступнику, революционеру — и не бояться храмовника. Толкать перед ними речи о том, что он-де парень нормальный, их братию старался не обижать и вообще имел к восстанию самое прямое отношение, Самсон пока не торопился — просто не лез к особо нервным лишний раз, и они за это не трогали его.

Не-нервных в этой деревушке можно было пересчитать по пальцам. Фиона, маленькая злая эльфийка, которая уже миновала тот предел, когда человека можно назвать нервным, и просто выглядела способной убить взглядом безо всякого посоха; Алексиус-младший, болезного вида парень, который не носил форменную робу венатори и иногда выбирался из замка греться на солнце, всегда с немного виноватой улыбкой; экономка эрла, которая вылила в себя весь господский запас вина еще в день прибытия магов и только за счет этого сохраняла невозмутимый вид...

Еще был Клеменс. Клеменс нервным быть не мог по определению — не с солнышком на лбу.

Усмирение влияет на людей очень по-разному. Конечно, на первый взгляд усмиренные все под одну копирку, медленные и молчаливые — но как ты не выбивай из человека всю его самость, что-то внутри да останется, будь то кузнечные навыки, или интерес к экзотическим животным, или кольцо на цепочке, хранить которое кажется очень важным. Стоит потратить минутку, задать нужные вопросы, и можно внезапно открыть себе нового интересного собеседника. Не то что бы это интересовало Церковь, конечно.

Клеменс был алхимиком, но особой страсти к этому ремеслу не питал — хотя и был в нем хорош, как любой усмиренный. Зато в Порочную Добродетель уделывал Самсона на раз, и если бы они играли на деньги, ободрал бы его до ниточки еще в первый вечер. Самсон был к этому категорически не готов: он уже пытался играть с Мэддоксом, Мэддокс терялся, не понимал, в чем смысл этой затеи, и безбожно проигрывал раз за разом, пока Самсон не смирился. Как Самсону вообще пришла в голову предложить усмиренному партию в карты? Оба раза ему было слишком скучно и слишком больно, и он не очень четко мыслил.

Распорото было левое плечо. Понятно было, куда целился храмовник, понятно было и почему у него было так плохо с меткостью. Почему Самсон не отбил удар вовремя — тоже не стоило особо гадать. Заносить меч, чтобы навредить человеку в доспехе, один в один с тем, что когда-то носил ты сам, было сложно. Самсон не знал, как могут маги сражаться друг с другом, неужели у них нет того же чувства общности, останавливающего в шаге от удара?

Сообщать Старшему о провале он не стал. Технически, он не соврал в отчете, он просто гладко и сжато написал, что храмовники-мятежники пока что не идут на контакт и он над этим работает. «Меня ранили в первом же бою и я не пригоден к работе, а местные храмовники знать не знают, кто я такой, и не хотят идти за мной по-хорошему» — это звучит уже как-то грустно. Неловко. Нелепо. Не то, чего он хочет от своих отчетов, не теперь, когда он буквально вырвал себе хотя бы одно достойное задание. Шанс доказать свою полезность после...

Спустя неделю рука уже не ныла так сильно. Самсон подозревал, что благодарить за это нужно не венатори и их зелья, а скорее красный лириум, медленно текущий по его венам (Самсон иногда представлял себе его как постепенно густеющий багряный сироп, забивающий вены и артерии; это было наивно, но это могло объяснить, почему под кожей видны красные прожилки и почему они такие твердые на ощупь). Лириум делал его сильнее, быстрее. Мог повлиять и на заживление. Синий так не умел — но сравнивать синий с красным Самсон давно бросил.

Отряд Самсона ушел вглубь Внутренних Земель. Маги были ему не рады, венатори был не рад уже он. Партии с Клеменсом скрашивали ему вечера в таверне, и было что-то умиротворяющее в том, чтобы проигрывать усмиренному, который даже в лице не меняется от победы и не пытается подгрести к себе семечки, из которых состоит банк.

— Как ты только это делаешь, голова ты глиняная, — ворчал Самсон, принимаясь тасовать колоду по-новой.

— Если не отвлекаться и считать карты, игра становится довольно простой, — отвечал Клеменс, не моргая. В первый раз он спросил, неприятен ли сэре Самсону проигрыш, и уверен ли он, что хочет продолжать. Если бы не солнышко на лбу, Самсон решил бы, что его демонстративно унижают.

— В Висельнике тебе цены бы не было, — подытоживал Самсон. Диалог повторялся без изменений раз десять за день: им обоим было больше нечем заняться. Вообще-то усмиренный мог бы безропотно играть хоть сутками, пока не упадет под стол от недоедания и обезвоживания, так что ответственность за то, чтобы вовремя остановиться, лежала только на Самсоне. По-хорошему, Самсон уже прикидывал, перенесет ли парень марш-броски, если он заберет его к отряду. Можно, конечно, захватить его в Тевинтер на обратном пути в Империю — но Самсон не доверил бы беззащитного усмиренного мелифекарам и магистрам.

То, что Клеменс тут один, его не удивляло. Он из Казематов тоже вывел одного только Мэддокса, если маги при бегстве побросали усмиренных в Круге, ему даже не в чем будет их упрекнуть. Может, это и к лучшему. Если бы он привез в Тевинтер вместо армии храмовников — десяток усмиренных, Старший вряд ли бы оценил.

Если Алексиус хотел его напугать и заставить подпрыгнуть, он мог бы проявить уважение и наложить на себя какие-никакие маскировочные чары. Знакомый ушастый капюшон Самсон заметил еще через окно краем глаза, и уже в тот момент сбился с фокуса на партии, задумавшись, что же заставила этого книжного червя выползти в обиталище порока, разврата и дешевого пива. Может быть, именно поэтому он сейчас был в таком плачевном положении. Поэтому и еще потому что у Клеменса три предыдущие партии были идеальные расклады, и текущая вряд ли отличалась. Самсон бы обвинил его в мошенничестве, если бы тот не был усмиренным.

— Что вы, магистр. Мои раны лечатся вашими молитвами, — Самсон лениво отдал двумя пальцами честь, признавая присутствие высокого чина рядом с собой. Но Алексиус — это не Кальперния и не Старший, перед Алексиусом он навытяжку вскакивать не собирался, и даже взгляд от своей руки не поднял, сосредоточенно высчитывая сумму карт по мастям и достоинству. Много чести для тевинтерского магистра.

Тем более для магистра, который смотрит мимо усмиренного, словно на его стуле пустое место и карты парят в воздухе сами собой. Ха. Самсон таких повидал достаточно. Он перенес бы, если бы магистр так пялился на него, привык, пока попрошайничал в Доках; но вот к усмиренным он относился щепетильно.

— Игра в карты удерживает генерала от попыток сражаться больной рукой, — охотно вклинился Клеменс. Самсон невольно отметил еще одно отличие от Мэддокса: Мэдди бы не высказался, пока его не спросили бы прямо, даже если бы информация относилась непосредственно к нему. Клеменс, кажется, был намерен озвучивать каждую свою мысль. Мелькнула крамольная мысль о том, что, должно быть, до усмирения рот у этого парня не закрывался совсем и длинный язык наверняка стал последней каплей.

Самсону не хватало одной карты до идеального расклада, который сделал бы кучку тыквенных семечек его собственностью. Не то что бы Самсон любил тыквенные семечки, просто это был вопрос принципа. Если что-нибудь отвлечет усмиренного от колоды... почему магистры не умеют читать мысли, мелифекары они или как?

— Решили заглянуть к нам на огонек, Алексиус? — магистр явно стоял не из-за отсутствия свободного места за столом. Брезговал компанией или был слишком вежливым? С тевинтерцами хрен поймешь, но Самсон уже успел выяснить, что радостное тупое добродушие действует безотказно в обоих случаях, так что он подцепил стул от соседнего стола ногой и подтянул к себе. — Вы присаживайтесь. All work and no play makes Alexius a dull boy, huh? — он еще и похлопал ладонью по стулу, улыбаясь всеми своими двадцатью девятью зубами, как дружелюбный драколиск, и продолжил качаться на задних ножках стула.

От того, чтобы еще и ноги на стол закинуть, его удерживал только тот факт, что ему было уже не двадцать и поясница бы потом болела слишком сильно, чтобы оно того стоило. Смешно было думать, какое впечатление он производит сейчас со стороны. Не хватает только огромной кружки пива, с которой слетает пенная шапка, чтобы олицетворять собой вояку в отгуле, верно?

— Это какая-то новая модификация правил, сэра Самсон? — спросил Клеменс доброжелательно. — Мне тоже брать карту?

Самсон с самым невинным видом всунул карту обратно в колоду. В какой момент импровизированного шоу Клеменс успел заметить короткое движение? Гребанные усмиренные и их гребанная наблюдательность. Самсон решительно не собирался покидать деревню, пока не обыграет засранца хоть раз.

— Нет, я, кхм, я просто хотел закончить нашу партию и начать новую, на троих, раз уж сам магистр почтил нас своим присутствием, — он изобразил в сторону Алексиуса сидячий поклон, сгреб со стола все карты (включая руку Клеменса: пацан был так далек от победы, как только возможно, и все партию дурил Самсона своим невозмутимым видом, вот же мерзавец) и принялся их тасовать, делая ловкие трюки вроде подбрасывания части колоды. Ни Клеменс, ни Алексуис не выглядели впечатленными. Подумаешь. Не им одним делать магию, а?

К Алексиусу Самсон питал меньше неприязни, чем к остальным венатори. Магистра он более-менее узнал за время своего короткого «отпуска» в Тевинтере: тот был в меру вежливым, очень отстраненным и витал в облаках, как полагается ученому чародею. Мелифекарством вроде не баловался, имел мертвую жену, больного сына и полный дом рабов — с которыми по крайней мере сносно обращался, и больше от тевинтерского магистра сложно было просить. Главное, он не пытался покуситься на самсонову генеральскую должность, так что Самсон рассматривал их отношения как незаинтересованный нейтралитет.

Какого демона понадобилось Алексиусу — так, чтобы он вдруг заявился в таверну лично? Самсон за неделю в Рэдклифе видел Алексиуса дважды в лучшем случае, и то издалека. Сейчас тот мало того что вышел за пределы лаборатории, он еще и выглядел так, словно ему на старости лет предстояли Истязания. Может, магистр решил, что Самсон злоупотребил гостеприимством культа, и решил указать ему на выход? Или — тут Самсон похолодел — пришло какое-нибудь сообщение от Корифея? Ну, вроде приказа казнить провалившегося генерала?

— Мы все должны положить по карте в рукав, сэра Самсон? — любознательно спросил Клеменс. Стул скрипнул, Самсон чуть не рухнул спиной назад, помянул всуе портки Андрасте и покорно вернул в колоду честно украденного вестника. Как человеку работать в таких условиях? Просто возмутительно!

Самсон принялся раскладывать карты по одной, не обходя Алексуиса стороной. Если магистру есть, что сказать, он еще скажет, как миленький. Самсон не желал раньше времени показывать, что нервничает, хотя ему и так казалось, что Клеменс буравит его острым взглядом светлых глаз и вот-вот спросит что-нибудь неловкое.

Отредактировано Ралей Самсон (2016-05-17 23:21:26)

Алексиус снимал перчатки долго. Сначала он расстегивал ремешки: на одной руке, на другой, каждый с маленькой блестящей пряжечкой; потом он завернул края одной перчатки, потянул ее за пальцы — перчатка сидела тесно и сползала долго и трудно, с тихим скрипом. Потом то же самое ждало вторую. Самсон наблюдал за процессом со смесью восхищения и стойкого непониманием. Восхищение вызывало то, как изящно Алексиус справляется с неуклюжими в общем-то движениями (и то, что ему не лень их проделывать несколько раз на дню, а потом еще надевать все это обратно, Самсон страдал даже от тех ремней, которые были на доспехах, а ведь носил их без малого тридцать лет).

Непонимание вызывал сам факт наличия этих перчаток. У Самсона в жизни бывали перчатки двух разновидностей: металлические латные и потрепанные вязаные митенки без пальцев, когда он жил на улице. И те, и другие имели конкретную цель: первые, понятное дело, служили для защиты, вторые — для тепла. Зачем кому-то, кто не занимается горнодобывающими работами, садоводством или пытками кожаные перчатки по локоть? Что за странная тевинтерская мода? Самсон не был уверен, какая мысль делает ему более некомфортно: то, что это может быть эстетический атрибут, как у орлейской знати с их белыми кружевными перчаточками, ибо это очень странное представление о прекрасном, или то, что перчатки все-таки используются по назначению, и это назначение Самсону может не понравиться.

Плюс ситуации определенно был в том, что без перчаток руки Алексиуса оказались скрыты широкими складчатыми рукавами. В такие наверняка можно без усилий сунуть отравленный кинжал — или целую колоду.

Ах, да. Карты. Самсон сообразил, что ему на них указывают, только когда Алексиус тихо вздохнул, выражая спектр сложных эмоций. Самсон тоже уставился на то, что держал в руках. Ну да, он знал, что карты, мягко говоря, не первой свежести. Да, они были помяты, поломаны, потрепаны, неровные края были пушистыми на ощупь, а рубашки — исцарапанными, где-то нечаянно, а где-то явно нарочно. Самсон честно пытался с этим работать, и он даже запомнил змею гнили, потому что у нее был хорошо заметный залом в левом углу... или в правом? А если карта перевернута? Портки Андрасте, ну не создан он для тонких манипуляций! По-хорошему, Самсону проще было бы сдаться, чем пытаться сжульничать. Если бы это не было вопросом чести.

Ладно, ладно. Все знают, что есть два стандартных способа жульничать в карты (тут над Самсоном должны бы начать смеяться профессиональные шулеры, которые их знают за сотню, но их тут не было, так что за эксперта Самсон решил считать себя). Первый требует ловкости рук и некоторого артистизма — с тем и с другим у Самсона было плохо, это они уже выяснили. Второй предполагал работу с напарником.

Самсон пристально посмотрел на Алексиуса. Демон знает, какой из него напарник; но Алексиус очень удачно сидел между ним и Клеменсом и мог позволить себе, деликатно потянувшись якобы от усталости, подглядеть усмиренному в карты. Остальное — дело техники. Самсон подвигал бровями, пытаясь донести эту простую мысль до Алексиуса, смутно догадываясь, что приличный пожилой человек, книжный червь из уважаемой магистерской семьи — из гребанного Тевинтера! — вряд ли хорошо знает не то что читерские приемы, но даже сами правила игры. Не облажается на первом круге, будет уже хорошо. Догадается подсмотреть или нет? Должны же маленькие будущие мелифекары читать перед сном злодейские книжки о жульничестве и пороке? Ну или хотя бы рассматривать шпионаж как достойный род деятельности?

Алексиус ответных сигналов не подавал. От расстройства у Самсона заболело плечо и немного живот, и он даже забыл, что собирался нервничать из-за возможных новостей от босса.

— А знаете, — начал он радушно, не переставая двигать то одной бровью, то другой. — Когда я был мальчиком, нас в Ордене здорово учили географии. У нас даже были отдельные уроки по начертанию карт. Чертить карты было сложно, и были отдельные рекруты, которые подсматривали в карты своих соседей. За это, конечно, могли здорово высечь — если ловили. С другой стороны, высечь могли и за неправильное начертание. Например, мне выпала судьба нарисовать к экзамену карту Ферелена — так я умудрился отдать кусок его территории Орлею, зато сам Ферелден оттяпал пару пустошей у Андерфелса. Как меня выпороли! А в то место, где должен был быть Рэдклиф, в котором мы с вами сидим, добрые господа, меня тыкали носом — клянусь Создателем, тогда я его и сломал в первый раз. А вот если бы, — Самсон выразительно воздел палец к потолку, — если бы я посмотрел в карту соседа, сия печальная судьба могла бы меня миновать.

Он напоследок подмигнул Алексиусу, как бы беря его в сообщники и перекладывая на него ответственность за победу, и сумрачно уставился в собственные карты. На самом деле, в вышеописанной истории подсматривание ему бы не помогло, потому что его сосед захватил Орлей Ферелденом целиком, а на месте Вал-Руайо нарисовал невесть откуда взявшееся озеро, но мысль Алексуис должен был понять. Хотя кто их знает, этих тевинтерцев. Может, они не очень догадливые.

Отредактировано Ралей Самсон (2016-05-17 23:28:31)

Хитрость, значит. Про отсутствие усердия Самсон промолчал. Отчасти потому что Алексиус в некотором роде был прав — картография малолетнему Ралею не казалась предметом первой значимости, владение мечом значительно перевешивало с точки зрения подростка, которому предстояло посвятить жизнь борьбе с демонами и мелифекарами. С другой стороны, в свои пятнадцать он, как и некоторые оборванцы вроде него, еще только учился мучительно разбирать буквы, не путать право и лево и держать в руках заточенный уголек, и какая картография — тут бы запомнить начертание букв, а не стран. Вспоминать об этом бывало неловко: наставники спрашивали одинаково и с тех, кого подобрали месяц назад, и с тех, кто прожил в Церкви с младенчества, и с уличных оборванцев, и с детей важных сэров, а значит, Самсон и ему подобные всегда были в списке отстающих и часто бывали биты или осмеяны. Это, конечно, закаляет характер, но оставляет массу детских обид. И особенно обидно, когда наука, которую тебе так старательно преподавали и которую ты не менее старательно пропускал мимо ушей, вдруг оказывается так востребована.

Орлей, Неварра — Самсон знал эти названия, потому что из этих стран приходили корабли. Он знал, где проходит морская граница Вольной Марки с Ферелденом — и был уверен, что карты в этой части врут, врут в пользу собачников, потому что каждый рыбак в Киркволле знает, что россыпь островов у самого берега, где такое удачное теплое течение и так хорошо ловится жирная скумбрия, это исконно киркволльская территория, и во времена кунарийской тирании там стояли лагеря беженцев и сопротивленцев. Последние сорок лет ему этой информации вполне хватало, храмовникам редко доводилось выходить за пределы Киркволла, только если в самый пригород, самый дальний путь в его жизни пролегал до Уайлдервейла. Кто же знал, что судьба закинет его так далеко от родного города, да еще и заставит водить по пересеченной местности без дорог и указателей отряды подопечных храмовников?

Гребанный Ферелден. Почему он не граничит с Андерфелсом?!

Но хитрость — хитрость это хороший знак. Во всяком случае, Самсон на это надеялся, потому что если Алексиус заговорил про хитрости, то, наверное, таким образом пытался дать понять, что понял намек и у него все под контролем. Самсон поверх карт посмотрел на магистра. Увиденное не радовало, лицо у Алексиуса было сложночитаемое, но явно не веселое. Если у него плохая рука, нужно будет обменяться картами... Как намекнуть на это? И как понять, что именно нужно Алексиусу? Когда-то давно, когда Самсон еще был храмовником, да еще и храмовником на хорошем счету, у него с товарищами по оружию не было нужды в словах, они понимали все по взгляду, жесту, даже просто по изменению атмосферы в помещении. Но они и сражались плечом к плечу по десять лет с каждым...

Угу, и это взаимопонимание очень ему помогло, когда дело дошло до изгнания. Самсон насупился сильнее и посмотрел в свои карты. В ответ на него посмотрел набор из вестника любви, песни безрассудства, рыцаря жертвенности, змеи печали — и кинжала. Рыцарь был голубоглаз, краснощек и чем-то похож на Каллена, поэтому он Самсону не нравился. На карте с песней девушка в доспехе разбойника прыгала со скалы в море. Самсон смутно помнил, что то ли в Антиве, то ли в Орлее на картах пытаются предсказывать будущее, и будто бы это не магия, а наука, доступная каждому. Интересно, что сказали бы ему провидцы по этому набору?

Что он продует и эту партию, как пить дать. С такой-то рукой! В прошлый раз у него хотя бы было два вестника!

Клеменс аккуратно сложил свои карты стопкой на стол, потом сложил руки, как складывают их за партой ученики. Ему не было нужды смотреть в руку постоянно, он запоминал с первого взгляда. Оставалось надеяться, что Алексиус не дурак и успел что-то подсмотреть. Самсон отложил и свои карты тоже, потому что от того, что он будет сверлить рыцаря-Каллена взглядом, тот не станет второй змеей или песней, и вместо этого стал перекладывать свою куцую горку семечек, составляя из желтоватых зернышек замысловатый узор. Семечек было мало, на герб Киркволла не хватало. Ему определенно нужно взять банк, ему не хватает материалов! Клеменс наблюдал за процессом с некоторым любопытством и пока что не напоминал, что первая ставка за Самсоном. А что Самсон? А зачем торопиться? Разве в игре главное — скорость? Разве они тут не ради хорошей компании? Ставки подождут!

— А все-таки на троих — это не игра, — заявил Самсон, оттягивая тот момент, когда решение все-таки нужно будет принять. — Вот вчетвером — самое то. Вы бы, может, сына позвали, магистр?

Хороший же мальчик. Математик, Самсон слышал от других венатори. Раз математик — считать должен не хуже Клеменса, а им сейчас любая помощь будет на руку. Самсон выразительно посмотрел на свои карты, выпучил глаза, привлекая внимание Алексиуса, и стал выкладывать семечки — по одной, на порядочном расстоянии. Дескать, у меня ни одной выигрышной комбинации, ну-ка включай свою ученую голову и придумывай что-нибудь!

— Юноши его лет, конечно, эээ, бывают безрассудны, и не допускать их к азартным играм вполне разумно. Но ведь торчать все время одному, когда даже любимый отец не составит компанию — это так печально, — Самсон напряг все свои силы, чтобы удерживать невозмутимое лицо. — А уж мы с Клеменсом, как настоящие рыцари, не стали бы обижать мальца. Клеменс, ты же смог бы поддаться юному господину? Ради его душевного спокойствия?

Самсон поскреб в затылке, напряг все свое существо в поисках хорошей идеи. Идея не появилась, поэтому он просто снял с пояса кинжал и грохнул его на стол.

— Пояс оттягивает, — пояснил он так же спокойно. Рисунок из семечек сбился, Самсон отметил этот факт с определенным расстройством, снова подобрал карты и сунул в них нос, пряча большую часть лица и оставляя видимыми только глаза — чтобы не выдавать лишней информации Клеменсу, но и не пропустить сигнал, если его подаст Алексиус. Если нужно будет незаметно передать карту, он справится. Незаметные передачи — его конек.

Отредактировано Ралей Самсон (2016-05-17 23:30:50)

— Иногда, — философски сказал Клеменс, двигая зернышки кончиком пальца, — поддаться бывает возможно и даже полезно, если того требует ситуация.

Самсон надеялся, что Клеменс так прокомментировал не их с Алексиусом переговоры. Пока что его радовало уже то, что они смогли понять друг друга. Не то что бы очень прозрачные намеки Самсона можно было пропустить, даже очень постаравшись, но ведь Алексиус мог отказаться участвовать в этом из какой-нибудь мажеской гордости. Ан нет! Не подвел!

— Истории известно много случаев того, как более хитрый противник поддавался, чтобы после коварно напасть на врага, расслабленного легкой победой. Я слышал, по одной из версий именно так одолели Пророчицу Андрасте. Многие в Круге задавались вопросом — как же эту историю рассказывают в Тевинтере? До того, как мой разум был спасен от возможного влияния демонов, я сам спрашивал об этом настоятельницу — Клеменс не то что бы помрачнел, скорее его лицо изобразило некоторую озадаченность. Самсону иногда казалось, что усмирение на самом деле вырезает эмоции не целиком. Вот интерес, например, или непонимание, чем это не душевные переживания? А ведь их усмиренные не лишены. А что до неспособности чувствовать неловкость — так ее в этого парня явно не заложил сам Создатель, и никакой ритуал не мог сделать хуже. — За мою настойчивость я был закрыт в одиночной келье с церковными книгами. Для вдумчивого изучения, сказали они. Я изучал — всю неделю. Но там просто не было этой информации...

Наверное, Клеменс мог говорить еще долго, не обращая внимания на то, слушают его или нет. И это было Самсону в плюс. Пока Клеменс задавался риторическими вопросами, он будто бы невзначай принялся перебирать свои карты, потом сложил их стопочкой — спрятав одну в широкой ладони. Клеменс не смотрел на него, Клеменс смотрел в стол. Его семечки были выложены в ровный квадрат. Наверняка так их удобнее было подсчитывать, или чем там может руководствоваться усмиренный.

Самсон вроде бы деликатно и ненавязчиво потянулся, хрустнув всеми костями в теле и заставив заныть плечо. Покачался на стуле, поскреб колючий подбородок и в целом явил собой расслабленность, призванную отвести от него любые подозрения. Потом так же ненавязчиво он спустил руки под стол и потянулся, слепо перебирая пальцами.

— Сэра Самсон? — Клеменс посмотрел вниз, на свои коленки. Видимо, Самсон тронул его ногу вместо нужной. Мысленно выругавшись, он расплылся в доброй улыбке и уже демонстративно похлопал бывшего мага по колену.

— Одиночная келья — это не весело. Мне как-то раз довелось торчать в карцере, уж я потом хлебнул свою порцию кошмаров.

Большая часть была связана с нехваткой лириума, конечно. Самсон не любил вспоминать эту историю, по большей части за то, как скулил и извивался потом, признавая полностью свою вину (демон его знает, в чем) и соглашаясь на любое наказание, лишь бы его выпустили. Лишь бы дали хоть вылизать флакон из-под синей жидкости.

Коленка Алексиуса была левее. К тому моменту, как Самсон ее нащупал, магистр уже догадался спустить вниз руку, и карту Самсон передал в его пальцы, сухие и твердые на ощупь, как ветки какого-нибудь очень древнего и очень узловатого дерева (конкретнее Самсон сказать не мог, так как ботаника не была его сильной стороной). Самсон, продолжая улыбаться, сменил позу, потянулся еще раз и быстро глянул, какую карту вложил передал ему Алексиус. Отлично — вестник смерти. То, чего ему так не хватало этим вечером. Бледная вытянутая фигура словно подмигивала ему с карты, обещая что-то нехорошее. Самсону хотелось показать ей язык, но он был выше подобных выходок, и, кроме того, не хотел выставлять себя совсем нелепым в глазах Клеменса.

— Вы, значит, против праздности? — операция была простейшей, но Самсону все равно хотелось нервно смеяться от ее удачного завершения. На лбу выступила испарина, он рассеянно вытер ее тыльной стороной ладони, прошелся ладонью по волосам и ухмыльнулся уже персонально Алексиусу. А ведь хороший мужик. Для тевинтерца. — Что же тогда было бы ужасно невежливо с нашей стороны задерживать занятого человека более, чем требуют того приличия, верно, Клеменс?

Клеменс наблюдал за его возней с видом естествоиспытателя, только что оборвавшего мухе оба крыла и все лапки с левой стороны. От этого взгляда продирал легкий морозец, и становилось ясно, почему некоторые маги (и многие храмовники) боятся усмиренных пуще всякого демона. Понимала ли Церковь, что создает собственными руками тех, кто способен перешагивать границы морали с легкостью, доступной только совсем маленьким детям? Клеменс вот, по крайней мере, наслаждался страданиями только одного конкретно взятого генерала. А если бы такому парню сказали вместо варки зелий и игры в карты отрезать по пальцу у всех пленных армии Корифея?

Впрочем, для философских рассуждений у него еще будет время. Сейчас пришло время решительных действий. Самсон шлепнул свои карты на стол маленьким веером, рубашками вверх, сгреб все свои зернышки и подтолкнул их к центру.

— Ставлю все, — объявил он. — Пора с этим кончать. Магистр, ваше слово?

Отредактировано Ралей Самсон (2016-05-15 04:50:17)

Алексиус смотрел так напряженно, словно его разом одолели запор и мысли о налогах. Возможно, ситуация с картами только усугубилась обменом, и они теряют шансы на победу? Самсон заволновался, потом сам же велел себе расслабиться, потому что худшее, что можно сделать в это игре, так это пойти на поводу у эмоций.

— Людям свойственно быть сентиментальными, магистр, — Самсон улыбнулся и погладил кинжал ладонью. По-хорошему, это был даже не кинжал, а большой и весьма многофункциональный нож, из тех, которыми можно резать и хлеб, и глотки. — Этот кинжал попал ко мне в руки еще в Киркволле и долгое время был единственным оружием, которое я мог себе позволить. Не раз спасал мне жизнь. К тому моменту, когда Старший призвал меня, у этого малыша уже обломился кончик лезвия и расшаталась рукоять, но мой хороший друг сумел это исправить. Как я могу избавиться от вещи, с которой связано столько воспоминаний?

Другое дело — избавиться от карты. Самсон аккуратно спрятал кинжал в ладони, сдвинув карты так, чтобы потеря одной не сильно бросалась в глаза, и спустил руку под стол. Складочка на лбу Алексиуса разгладилась, но он все еще старательно супился, не выходя из образа. Самсон нащупал пальцы, потом саму карту...

Ах — острый край плотной бумаги больно чиркнул по подушечке. Самсон не подскочил только чудом, но пальцы, конечно, разжались от неожиданности, и драгоценный кусочек картона спланировал на пол вместе с самсоновым сердцем и любой мало-мальской гордостью. Лицо Алексиуса закрылось маской не хуже орлейской, даром что он, кажется, не шевельнул ни единым мускулом. Самсон продолжал улыбаться, напряженно намекая ничего не делать и не вмешиваться в ситуацию.

— И я тут не один такой. Беженцы из Ферелдена в период мора цеплялись за свои пожитки, маги в Кругах хранили мелочи с воли, — продолжил он как ни в чем не бывало, и если бы не пульсирующая жилка на виске, его бы сам Старший не уличил бы в сокрытии чего-либо. — Да взять вот Клеменса!

Самсон широко двинул рукой, предлагая любезной публике посмотреть на усмиренного — и, конечно, по глупости своей и неуклюжести тряхнул стол. Десяток тыквенных зернышек с треском проскакал по доскам стола, они упали на пол, раскатились маленькими белыми пятнышками.

— Виноват, виноват! Я сам, — Самсон замахал руками, неуклюже сполз со стула и принялся нервно дрожащими пальцами собирать все необходимое: зернышки — в ладонь, карту — в рукав. Порезанный палец кровил, на уголке осталось быстро сохнущее красное пятнышко. Впрочем, на фоне других пятен, покрывавших карты, оно было почти не заметно. Пятном больше, пятном меньше, кто знает, какая история скрывается за каждым?

— Это все рука, — смущенно пояснил Самсон, усаживаясь прямо, и для наглядности подвигал конечностью, морщась от неприятных ощущений в плече. — Она все еще как чужая, уж не знаю, когда только вернусь в форму... О чем я, то бишь? Ах, Клеменс! Клеменс, вот скажи, почему бы тебе не сменить мантию Круга на штаны и рубаху? Разве не проще было бы скрываться от преследования?

Клеменс, до того вдумчиво пересчитывавший семечки и раскладывавший их ровными рядами, остановился, осмотрел мантию, разгладил на ней складки и посмотрел на Самсона почти сердобольно. Самсон ответил самым честным, самым заинтересованным взглядом.

— Скрываться не входило в мои намерения, но даже если бы я решил прибегнуть к маскировке, клеймо на лбу доставило бы мне больше проблем, чем мантия, — объяснил он терпеливо. Самсон невнятно на это хмыкнул. Не то что бы ему не была знакома эта проблема, когда он только выдернул Мэдди из Казематов, тот был острижен, как газон во дворе вельможи, и клеймо притягивало к себе внимание. Самсон не позволял ему появляться в городе, пока волосы не отросли так, чтобы челкой можно было закрыть солнышко, потому что среди горожан хватило бы и желающих забросать усмиренного камнями, и тех, кто воспользовался бы его безответностью.

Сейчас Мэддокс снова был стрижен коротко — ему так удобнее работалось, по его же словам. Солнышко его не смущало, а Самсон получал тонкое извращенное удовольствие, когда тевинтерских магистров корчило от взгляда на клеймо, от мысли о том, что такое низкое и пугающее создание делит с ними стол и смеет им перечить.

— В общем, не важно, — Самсон помахал рукой, продолжая свою мысль. — Факт в том, что маги так и разгуливают в своих робах по всем внутренним землям, хотя, казалось бы, одеться практично и неприметно в их же интересах. А все почему? — он выразительно поднял палец. — Сентиментальность, господа!

Храмовники, конечно, были не лучше, но их Самсон хотя бы мог понять. Там, где маги презирали и ненавидели Круги, храмовники цеплялись за Орден как могли — из сентиментальности ли, гордости или надежды на лучшее будущее, сказать было сложно. Самсону было их смутно жаль. Сам он давно уже считал, что Ордену было бы неплохо сгореть завесным огнем — есть вещи, которые невозможно починить, какой бы кусок своей души и жизни ты им не посвятил. Зачем воскрешать то, что было построено на лжи и зависимости? Лучше строить что-то новое. Что-то свое. Те храмовники, которые прошли посвящение до начала восстания магов, должны были стать последними в этом грешном мире, Самсон собирался лично за этим проследить, и он уже успел категорично сообщить Корифею, что не будет привлекать новых людей в лириумную армию. Только тех, кто уже зависим. Точка.

И все же он носил доспех с храмовничьим гербом. Так было меньше шансов попасть под горячую руку заблудшим братьям — во всяком случае, так он объяснял это для себя, когда отказывался от всех попыток Корифея облачить его во что-то более приемлемое, когда относил помятый, тусклый и скрипучий доспех Мэддоксу на починку, уже и не надеясь на чудо. Привычка, думал он, обводя подушечкой пальца выгравированные на нагруднике языки священного пламени, облизывающие божественный клинок. Все мы — рабы привычек, есть ли смысл противиться человеческой природе?

— Не хватает одного, — сообщил Клеменс и протянул ладонь над столом. Самсон разыграл пантомиму полного непонимания, потом удивления, потом озарения и, наконец, вложил в нее спрятанное до того в подвернутом рукаве семечко.

— А тебя не проведешь, — хмыкнул он. Клеменс сосредоточенно кивнул, даже не догадываясь, что как раз этим семечком он и был одурачен. Возможно, Самсону стоило бы чувствовать стыд, а не радость от того, что его махинации могут обдурить усмиренного, но не пошло бы все гарлоку под зад — он имеет право на маленькие радости, которые никому не вредят.

Самсон снова посмотрел в свои карты. Теперь у рыцаря появился партнер — сумрачная малорослая женщина в тяжелом доспехе, с мечом в одной руке и щитом в другой. На щите были выгравированы гномьи механические часы, множество других, песочных и солнечных, украшало фон за ее спиной. Рыцарь веков. Теперь у Самсона было две пары, а это было уже что-то. Даже если бы он не поставил все до этого момента, он бы сделал это сейчас, с выросшими шансами на успех. Что же с картами у Алексиуса? Это был хороший вопрос — вряд ли тот менял карты наугад, у магистра должна была быть система. Раньше он казался вполне уверенным в себе, но сейчас выражение лица было нейтральным, разве что довольно усталым и хмурым. Как у человека, который не помнит, когда спал в последний раз.

— Что до вас, магистр, — Самсон поощрительно ему улыбнулся, — как обстоит с сентиментальностью в вашем случае? Есть ли что хранить — или вы предпочитаете менять все, что залежалось дольше отведенного Создателем срока?

Не то что бы с Самсона было что взять. Разве что песнь — но ее Алексиус мог попросить и раньше. Неужто пришло время вскрываться?

Отредактировано Ралей Самсон (2016-05-24 03:45:19)

Что ж, вот и ответ на загадку под кодовым названием «какого демона магистр забыл в обществе простых смертных». Судя по тону Алексиуса, по стянутым в ниточку губам и взгляду, метнувшемуся от стола к усмиренному и обратно, Самсон легко мог предположить, что насмешка на деле не такая уж и веселая. В каждой шутке есть доля шутки, а?

Самсон хмыкнул и протянул руку, хорошенько тряхнув Алексиуса за плечо. Смутно хотелось дать понять, что они в одной лодке... вроде как. Может, они и правда отличались друг от друга даже меньше, чем ему казалось? Представить себе гнев Старшего — нет, хуже, его разочарование... каково было бы рядовому андрастианину, явись к нему Создатель, дабы лично сказать, что он провалил его божественный план, что он подвел его, всесильного и всепроникающего, и что нет ему больше прощения ни на земле, ни в Тени? У Самсона тошно сводило судорогой живот, когда он только думал о том, что ему еще писать письмо — письмо о том, что храмовники не хотят с ним знаться, что первая же стычка закончилась для него позорным ранением, что Внутренние земли под контролем Инквизиции и что от венатори, проклятущих культистов, и без того стянувших на себя все божественное внимание, проку больше, чем от его куцего отряда. А если представить себе, как омрачится лицо Старшего, как он в бешенстве бросит молнией в раба, доставившего письмо — или, пуще того, как он покачает головой и вздохнет, потому что давно смирился с тем, что генерал бесполезен, и не ждал от него ничего дельного? Как ему такому жить-то потом?

А каково Алексиусу? Самсон не то что бы много знал о его исследованиях — что-то заумное, связанное с прорехами в завесе и обращением времени вспять; но для Корифея это было значимо, и Алексиус держался на верхних позициях армии в основном за свои академические успехи. Что для магистра значит лишиться расположения божества — и провалить труд всей своей жизни? Добром такое не кончается, особенно если дело доходит до людей, не умеющих отпускать. А Алексиус, что бы он не говорил, не был похож на человека, легкого на подъем. Во всех смыслах.

— Знаете, сколько людей и эльфов умирают в киркволльской Клоаке каждый день? Не от голода и не от холода, и даже не в бою на последнюю сухую лежанку. Просто от того, что опускают руки. Иногда — в самом шаге от того, чтобы жизнь изменилась к лучшему, — Самсон сжал пальцы. Под мантией у магистра была теплая прокладка и глухо звякающая кольчуга — магия магией, а лишний слой металла в бою всегда к добру, — и сквозь нее даже полновесный злой тычок было бы сложно почувствовать. Но пальцы Самсона были наполнены небывалой силой, даруемой алым лириумом, и металлические кольца продавились под его нажатием. Возможно, останутся синяки. Ничего, не неженка, поди, переживет. — Опускать руки — последнее дело, вот что я понял в Клоаке. Если кажется, что ты в тупике, нужно продолжать копать, и точка. Твердый лоб, — он постучал Алексиуса по лбу пальцем, — прошибает самые глухие стены, скажу я вам.

Клеменс наблюдал за этим бестрепетно и невозмутимо. Раньше Самсон смутился бы под пронзительным взглядом усмиренного, а сейчас только дернул плечами, мол, и что ты высматриваешь, есть что прокомментировать?

— Усмирение в числе прочего лишает мотивации к жизни, — сказал Клеменс медленно, видимо, правильно расшифровав невнятный сигнал генерала. Тон у него был ровный и прохладный, и Самсона самую малость пробрал холодок. Вот хорошо же сидели, весело — какого же демона? — Усмиренный продолжает выполнять свои обязанности, но если приказы прекращаются, многие прекращают и жизнь, потому что не видят в ней смысла. В Кинлохе было более полусотни усмиренных, но до Рэдклифа дошла дюжина.

Самсон понимал, о чем Клеменс говорит. Он уже видел это — в Киркволле, после взрыва Церкви. Усмиренные, остановившиеся на середине дела, как сломанные механические куклы или гномьи големы. Пустые, растерянные взгляды, наивные отрешенные лица. И другие — как Эльза, которые спокойно продолжали двигаться в пределах маленького острова, готовить еду, подметать заброшенные коридоры, зачаровывать никому не нужные амулеты. От чего это зависит? Что из этого норма, а что — аномалия? Почему ты, Клеменс, дошел до Рэдклифа, почему ты остался здесь — именно ты, из дюжины выживших, из полусотни усмиренных? Почему жив я, почему не прервал свои страдания десять лет назад, почему не освободил себя от позора честным ударом кинжала?

Самсон моргнул, и момент прошел — пропала интенсивность из перекрестившихся взглядов, из легких с шумом вырвался проглоченный воздух. Вопрос, мгновение назад занимавший все его существо, показался нелепым, и Самсон смутился от того, что едва его не задал.

— Мы закончили круг? — спросил Клеменс, слегка склонив голову на бок. Жест неуловимо напоминал Мэддокса. Иногда Самсон скучал по нему почти до слез, и каждый раз, когда казалось, что дело, которое он ведет, безнадежно, он вспоминал солнышко на лбу и светлый пустой взгляд, и напоминал себе: ты должен, хотя бы ради него. Может быть, Алексиус делал все ради сына с той же отчаянной смелостью, запасы которой Самсон находил в себе, когда дело доходило до усмиренного друга.

— Вроде того, — отозвался Самсон рассеянно. Разговор, буквально за пару реплик из развлекательной беседы ставший почти философским, как бывало в ночных патрулях в бытность его в Ордене, захватил его, отвлек от игры и даже от мысли о необходимой победе. Только через полную минуту напряженной тишины понял, что от него ждут какого-то действия.

Да, точно. Карты. Самсон прокашлялся, еще раз посмотрел на замусоленные картинки и веером разложил их на столе.

— Две пары, — сообщил он хладнокровно, встречая взгляд Клеменса, откинулся на спинку стула и качнулся. Скрип-скрип, сказали ножки стула. Самсон скрестил руки на груди с некоторым вызовом, потом передумал, положил на живот, соединив кончики пальцев домиком, и покосился на Алексиуса. Клеменс все еще был невозмутим и недвижим, Алексиус не сильно отличался от него лицом. Две горгульи, чтоб их, статуи Андрасте в Церкви и то были выразительнее.

— Ха!

Самсон с силой стукнул кулаком по столу и откинулся на спинку стула так, что несчастный предмет мебелировки, переживший ни одну пьяную драку и как минимум одно вражеское вторжение, надсадно кракнул верхней перемычкой. Ерунда, пустяк, что вообще значат стулья в картине мира, мира, который скоро будет сметен красным заревом победы!

Самсон, конечно, не выиграл. Куда ему, против изящно составленного набора Алексиуса? Но Клеменс не выиграл тоже, и о большем Самсон сейчас просить не мог. То, что усмиренный не выглядел расстроенным, Самсона устраивало. Он на самом деле не любил расстраивать людей и выигрывать ради того, чтобы заставить другого страдать, считал недостойным. Он выигрывал потому, что ему от этого было хорошо. Остальное было... сопутствующим ущербом.

Самсон поймал Клеменса за рукав мантии, сжал узкую ладонь в своей шершавой и мозолистой, встряхнул в жесте, которым обмениваются рыцари после поединка. Отпускать он не торопился, а усмиренный не пытался вырваться и потому спокойно стоял на месте, хлопая редкими светлыми ресницами. Желание поймать его, усадить обратно и играть до ночи, а то и до утра, пока не уснут все участники, вдруг всколыхнулось внутри — как в детстве, когда кажется, что чем дольше ты не выныриваешь у причала, тем дальше от тебя тяжелая затрещина, которой встретят дома.

То, как Алексиус пытался выставить усмиренного — быстро, скомкано, топорно, с минимум изящества, — напоминало Самсону взрослых, прогоняющих детей из комнаты на время важного взрослого разговора. Иди, погуляй. Поиграй там где-нибудь, будь умницей. Папочке нужно обсудить с генералом кое-что — не для детских ушей. А что такое может потребоваться обсудить Алексиусу, что усмиренному лучше не слышать? Самсон сомневался, что ему это понравится — даже если это что-то вполне невинное, касающееся общих планов на расположение войск или разделения ресурсов, все равно, погружаться в этой сейчас совсем не хотелось. Самсону было хорошо: азарт и вкусная, радостная нервозность, терзавшие его до самого конца партии, теперь схлынули, оставив за собой приятное чувство, похожее на сытость, только душевную. Смущать это редкое состояние делами и проблемами было бы кощунством.

И все же — теперь он в некотором роде должен этому магистру, и меньшее, чем он может отплатить — так это не задерживать его сверх необходимого, отрывая от исследований.

— Ты все еще должен мне партию, имей в виду, — Самсон кривовато улыбнулся и отпустил чужую руку. Клеменс постоял спокойно рядом, вытянув руки по швам, как очень преданный делу часовой на посту. — А пока что — слушайся сэру Алексиуса, иди и займись делом.

— Я не слушаюсь сэру Алексиуса, — Клеменс одарил магистра прохладным взглядом, Самсона — задумчивым. — С учетом сложной ситуации с иерархией Кругов я нахожусь в ведомстве сэры Фионы и подчиняюсь ей. На меня даже не было купчей. Сэр Алексиус не посчитал нужным тратиться на усмиренных.

Конечно, он «не посчитал нужным». Самсон был не в восторге от всей этой истории с «покупкой» магов, но если это был их шанс на спасение, то не поделиться им с самыми беззащитными из своих рядов было крайне подло. Не то что бы Самсон не понимал такого расклада, он сам в бытность бродяжкой не отличался широтой души — но он хотя бы имел совесть терзаться угрызениями по этому поводу.

— Однако даже если бы это было не так, — продолжил Клеменс глубокомысленно, хотя, казалось бы, тема давно была исчерпана и не было поводов задерживаться, — то сведения о том, чьих приказов нужно слушаться в этом лагере, сильно разнятся в последние десять дней. Усмиренному сложно сориентироваться в такой обстановке, — добавил он почти укоризненно, словно призывая немедленно исправить ситуацию. Самсон покосился на Алексиуса, не зная, как толковать последний пассаж Клеменса. Клеменс за это время снял с пояса мешочек, развязал и аккуратно стал ссыпать в его недра тыквенные семечки. Семечки пропадали в кожаных складках с тихим шелестом. Тянулась эта пауза недолго, но Самсон успел начать отбивать по столешнице ритм, чтобы занять ее хоть чем-то.

— Чтобы сравнять наш счет, будет мало одной партии. Пока что счет восемьдесят один к нулю, — размеренно добавил Клеменс, ничуть не смущенный повисшим за столом напряженным молчанием. Прелесть усмиренного — абсолютная невосприимчивость к социальным условностям. С точки зрения Самсона, у них было чему поучиться. — Сэра Алексиус, сэра Самсон, — подытожил он, наконец, отвесив каждому по вежливому кивку.

Удалялся он так же степенно и невозмутимо, как делал все в своей жизни. Вряд ли он стремился к алхимической лаборатории, но вид у него был как у человека, уверенно идущего к некой цели. Иногда его самостоятельность Самсона не то что бы пугала, но как-то смущала. Он не привык не знать, что у усмиренных на уме.

Совершенно нельзя оставлять такого человека гнить в каком-то Рэдклифе. Он, может, армии нужен.

— Интересно, зачем ему столько семечек? Ни разу не видел, чтобы он их ел, — прокомментировал Самсон задумчиво. Они с Алексиусом синхронным жестом повернули головы, проследив, как пропадает силуэт Клеменса в ферелденском тумане за окном, и только после этого снова уставились друг на друга. Удержаться было невозможно: на это Самсон незамедлительно расплылся в улыбке.

— Неплохо сыграно! Совсем, совсем неплохо, — он похлопал Алексуиса по плечу, потом хлопнул в ладоши и, наконец, ударил себя ладонями по коленям. Пантомима была призвана выражать радость и благолепие. Алексиус энтузиазма не разделял, хотя Самсон был уверен, что черты его лица смягчились, как хорошо поеденный ржавчиной металл. — По пиву, или вы изволите сразу поведать мне, зачем явились в таверну и ввязались в этот балаган? Не поверю, что само мудрейшество просто так решило почтить простых смертных своей компанией, — он погрозил пальцем, как бы призывая признать, что генерал Самсон-де не дурак, и не лыком шит, и магистров видит насквозь.

— Льстите вы грубо, но старательно, — Самсон ухмыльнулся, выбираясь из-за стола, позвякивая и поскрипывая на каждый шаг. Кинжал отправился на свое законное место, Самсону на пояс, а сам Самсон отправился в угол таверны, противоположный тому, который они с Клеменсом облюбовали себе для игр.

Когда Самсон только прибыл в таверну «Чайка и маяк», ей заправлял невысокий темнокожий мужчина средних лет, с пивным брюшком и добрым лицом, располагающим поговорить по душам за кружечкой пива. Два дня спустя Самсон видел в окно, как этот самый мужчина с походным мешком за спиной выходил из таверны, старательно обходя венатори по широкой дуге. С того дня здесь некому было готовить еду, да и служанок, готовых убирать комнаты постояльцев, не осталось. Желающие перекусить в «Чайке и маяке» обслуживали себя сами, и Самсон скрылся за барной стойкой, перебирая бутылки в поисках чего-нибудь относительно приличного.

— Что за хрень тут называют пивом, — бормотал он себе под нос, принюхиваясь к пробкам, не рассчитывая на ответ, просто не наблюдая смысла в том, чтобы удерживать при себе свои рассуждения. — Не удивлюсь, если ферелденцы разливают по бутылкам мочу своих драгоценных мабари и считают это выпивкой. Ни один собачник из тех, что мне встречались, не умел пить. Марчанский эль вышибает из бедолаг дух...

В своей способности выпить хоть бочонок любого пойла и остаться в здравом уме Самсон не сомневался. Более того — когда-то эта способность здорово отравляла ему жизнь. Эль все же дешевле контрабанного лириума, но что такое эль по сравнению с благородной голубой жидкостью? Ха, то же, что голубой лириум рядом с красным. Самсон вливал в себя кружку за кружкой, не чувствуя вкуса и тепла, но ломка не отступала, и мир не становился четче — туман только сгущался. Глупо, как нырять еще глубже, когда чувствуешь, что в легких кончается воздух, но он каждый раз надеялся, что знакомое лекарство сможет помочь один, последний раз.

Все таверны немного похожи между собой — крепкой мебелью, об которую можно разбить не один лоб, абсолютно безликими глиняными кружками, исцарапанными барными стойками. Самсон с закрытыми глазами мог сказать, где тут хранится посуда, а где — пыльная тряпка, применение которой якобы делает оную чище.

— Угощайтесь, магистр, — Самсон брякнул на стол две кружки, початую бутыль и поднос с засохшим сыром, как заправский бармен. Может, вот оно, его призвание. Может, стоит мечтать не о лодке, а о маленькой забегаловке в каком-нибудь богатом порту. Привечать там матросов и пиратов, готовить экзотические кушанья, слышать плеск прибоя. Мор раздери, он скучал по морю!

Самсон раздраженно подул на пенную шапку, полюбовался тем, как она плавно опадает, как тающий по весне сугроб, и сунул в нее нос. На первый глоток пиво оказалось не таким омерзительным, как он ожидал, но все же был в нем странный земляной привкус — совсем не такой, как в Вольной Марке. Не плохой и не хороший, просто другой. Судя по слабой щекотке, часть пены зацепилась за щетину, и Самсон небрежно стер ее тыльной стороной ладони.

— Почему, спрашивается, «Чайка и маяк»? — поинтересовался он у Алексиуса, снова откинувшись на спинку стула, с видом одновременно любознательным и не заинтересованным. С таким один бродяга может спросить другого, каков нынче курс, например, отрезов шелка по отношению к ржаной муке. Может, информация сама по себе и интересная, но что бы ни ответил ему собеседник, в жизни этого конкретного нищего она ничего не изменит, так пусть хоть врет покраше. — Ладно еще чайки, я верю, что какие-то из этих голосистых засранцев долетают с моря до озера. Но маяк? Магистр, вы видели здесь где-нибудь маяк?

Он развел руками на последних словах, словно пытаясь охватить все окрестности и предлагая Алексуису ими полюбоваться и признать, что никакого маяка тут отродясь не водилось, да и зачем бы он, на озере-то, где ни ветров, ни штормов, ни туманов толком не бывает и весь транспорт — лодочка, которой хватит доплыть до Круга и обратно.

Не то что бы Самсона интересовало мнение Алексуиса по этому поводу. В конце концов, все знают, что владельцы таверн чего только не наплетут охочим слушателям, только бы выделить свое заведение. Чего стоил хотя бы киркволльский Висельник! Но Алексиус не торопился начинать разговор, а в таверне... в таверне, увы, было пугающе пусто и тихо. Самсон привык, что под потолком клубится дым, воздух тяжелый и соленый от многочисленных запахов, о происхождении которых лучше не задумываться, в ушах звенит от многоголосья с соседних столиков — разные языки, причудливо смешивающиеся порой в пределах одного предложения. Звякали кружки, падали на пол ложки, топали ноги, хлопали ладоши, шелестели карты, за окном понемногу начиналась драка... Вся прелесть большого города, все сливки его низов в одном месте, смотришь на это и душа радуется!

Сейчас же из общего зала тихо расползлись даже те редкие маги, которые позволяли себе грабить алкогольные запасы «Чайки и маяка» в присутствии Самсона. Первые начали покидать помещение, как только вошел Алексиус. Не то что бы Самсон их не понимал, но напряженная тишина его слегка нервировала. В чем смысл таверны без людей? Это как-то неправильно. Таверны, они же не для еды и выпивки, они для общения. Иногда Самсон приходил к Висельнику с пустым карманом и животом — не просить милостыню, а просто посидеть в знакомом тепле, послушать разговоры.

Хотя, наверное, это полезно, если хочешь посекретничать (а в том, что Алексиус будет именно секретничать, Самсон как-то не сомневался). Но Самсон все же был приверженцем старой доброй теории — секретами нужно делиться на виду у всех, чем больше рядом людей, тем лучше. Это выглядит менее подозрительно, чем двое с бутылкой в пустой полутемной таверне.

Отредактировано Ралей Самсон (2016-06-07 00:29:41)

Самсону снова хотелось сказать «ха», потому что, видит Создатель, жить у моря — это такое своеобразное удовольствие, что скорее смахивает на пытку. Тут тебе, пожалуйста, и холод, и ветры, и постоянные дожди; потопы, запах соли, рыбы и какой-то тухлятины, забивающий нос, воздух такой густой и мокрый, что им можно захлебнуться; металл, покрывающийся ржавчиной за считанные дни, и камень, вечно в какой-то слизи, плесени и кусочках водорослей. Это морские твари, это песок в самых неудобных частях одежды и тела, это пираты, беженцы и путешественники, смешавшиеся в пеструю толпу, это торговцы, сующие тебе под носи вещи, о предназначении которых ты предпочел бы не знать. Это легочные болезни, это кости, промерзшие до скрипа, и суставы, вобравшие в себя морскую соль, это вечно сальные волосы и водянистого цвета глаза. Это шум, постоянно скребущий тебе самый кончик сознания — даже когда ты спишь и мечтаешь о месте более сухом и теплом. Это удушающая влажная жара летом, когда с моря издевательски не доносится даже самый слабый бриз. Только полный профан, ни разу не бывавший в море и рядом с морем, может сказать, что это приятные переживания.

— Да, — Самсон прокашлялся и отставил кружку: пить расхотелось, в горле застряло что-то неприятное, не пускавшее слабенький алкоголь в желудок. — С морем ничего не сравнится. Уж точно не леса и горы. Вряд ли хоть кто-то из этих... — он поискал подходящее слово в своих небогатых литературных запасах и даже слегка разозлился, что нет ничего подходящего. Вот гномы называют тех, кто выбрался под небо, наземниками. А как назвать человека, который живет вдали от моря? — В общем, не видели они моря, а если и видели, то... не такое, как вы или я.

Не в географическом смысле, конечно, и даже не в смысле другого сезона или неправильной погоды. Чтобы видеть море, настоящее море — не обязательно даже его любить, как любят возвышенные романтичные натуры, грезящие о путешествиях и авантюрах; нужно с этим морем сродниться, как с мечом, посохом, даже рукой или ногой. Жить с ним, засыпать с ним и просыпаться, день за днем, год за годом, пока не начнешь делать вдох на каждую накатывающую на берег волну.

Он хотел было добавить, что колышущаяся серая масса воды снится ему почти каждую ночь, тем отчетливее, чем ближе ломка — как дурное предзнаменование или как старший родственник, стремящийся принять в объятья и поцеловать, чтоб не болело, — но как-то смутился, а потом мгновенный порыв схлынул, как и не было. Самсон снова отстучал на столе ритм, ритм привязчивой строевой песни, одной из многих, которые гуляли от храмовника к храмовнику, были они на красном лириуме, на синем или вовсе без оного. Что-то про милую, которая ждет-ждет и никак не дождется.

— Шутка ли, а я за все время в Тевинтере так и не выбрался к морю. Видел причалы, конечно, но, — он помахал рукой в воздухе, рассеянно, призывая самому додумать детали, улыбнулся почти виновато, дескать, сам не знаю, как так вышло. — Вы понимаете. Всегда кажется, что будет новый день, а потом раз — и маршем в Ферелден, будь он неладен. А если случится шальная стрела? Здесь и помру, на этой, мор ее дери, равнине! — с каждым словом он говорил все громче, пока не закончил всю речь, экспрессивно взмахнув руками. После, не видя способа выразить свои переживания иначе чем тирадой не самого пристойного содержания, Самсон бессильно и расстроенно покачал головой и снова взялся за кружку, перекатывая ее в ладонях. Хрустнула смятая небрежными, не обвыкшимися еще с новой силой пальцами ручка, рассыпалась в глиняное крошево. Самсон стряхнул его на пол.

У них с Алексиусом должно быть очень разное море. Самсон готов был представить себе белые песочные пляжи, голубую воду и ветерок, колышущий листья диковинных растений — как на обложке приключенческой книжки про пиратов. Море Самсона было куда менее симпатичным — зато родным. И все-таки интересно было бы сравнить. Но когда еще судьба занесет в те края?

Самсон трезво оценивал свои шансы, и сейчас понимал Алексиуса с удивительной для него чуткостью. Красный лириум. Зараза нового века, непостижимая смертным разумом и божественной мудростью, поразившая тонкой сетью тело каждого, кто хоть раз приложился к заманчиво алеющему флакону. Самсон видел свой отряд, видел храмовников, которые сплевывали в ладонь кровь с мелкими красными крупинками, видел тех, у кого переставали сгибаться пальцы, скрюченные изнутри прорезавшимися каменными пластинками, видел горящие красным глаза. Смертей не было — пока, но негласная уверенность в том, что каждый тут смертник, здорово сближала. Сколько протянет генерал на красном зелье? Год, два? Всяко больше, чем без него — но о море можно забыть.

— Однако рано же вы себя хороните, магистр! — Самсон закинул руки за голову, сцепил пальцы в замок и потянулся, болезненно растягивая пострадавшее плечо и до приятного похрустывания смещая каждую косточку в теле. — Сколько вам, полсотни-то наберется? Еще столько же отмахаете.

Маги в Кругах порой прыгали из окон или варили сами себе смертельные яды, а то и просто сгорали за считанные недели без видимых на то причин, но те, кто переживал все напасти, могли уверенно тянуть до сотни лет. Вряд ли здоровье магистра, который всю жизнь хорошо кушал и правильно лечил все хвори, будет сильно хуже.

— Или вы взаправду переживаете, будто бы Корифей снимет с вас голову за ваши исследования? — предположил Самсон на чистом наитии и сам удивился своей догадке. А что, она даже объясняла, чего это Алексиусу от него понадобилось настолько, что он сподобился прийти, поучаствовать в игре и поговорить как с человеком. Если Алексуис по некоему нелепому стечению обстоятельств верит, что Самсон, как генерал или как друг, имеет влияние на Корифея, может, он надеется, что тот замолвит за него словечко перед божеством? Коли так, то жаль будет его расстроить, расписавшись в своем полнейшем бессилии; но от этой мысли, вырисовавшей магистра, страшилку из сказок для храмовников, в неожиданно человечном и даже уязвимом свете, у Самсона хорошо потеплело в груди, как если бы он пил не ферелденскую болотную водичку, а крепкий марчанский эль.

Отредактировано Ралей Самсон (2016-06-07 06:16:32)

Ох уж эта манера — не тевинтерцев даже, а любых знатных господ, независимо от страны происхождения, — начинать издалека свою мысль, Самсон и не надеялся, что магистр изложит просьбу быстро, четко и понятно; он как-то читал орлейский трактат, посвященный искусству переговоров, и была там фраза — что-то о том, как беседу следует хорошо удобрить лирическими отступлениями, прежде чем переходить к главному, иначе не будет что-то там плодов. Этими самыми удобрениями Алексуис и занимался, а Самсон уже готовился морально к тонко завуалированной просьбе, которая вот-вот должна была прозвучать, и пытался внутри своей головы принять решение заранее, и безотчетно раздражался от того, что его втягивают в большую политику. Не любил Самсон политику, плохо у него было с интригами, где Ралей Самсон и где — все эти тонкости, хитрости и манипуляции?

К тому моменту, когда Герион приложился к кружке, явно набираясь сил для последнего рывка, Самсон уже морально настроился на отказ. Дескать, не поймите неправильно, Алексиус — я могу называть вас Алекс? — вы, конечно, мировой мужик, и голова ваша имеет для Корифея первейшую ценность, но в ваши мажеские разборки я встревать не стану. Я генерал все-таки, уж какой есть — не телохранитель. Нужна защита — так достаньте свой волшебный кристалл, сделайте пассы руками и свяжитесь с Корифеем лично, и пусть это будет уже его головной болью...

А потом Алексиус заговорил снова, и Самсону пришлось захлопнуть рот, открытый было с заготовленной фразой на языке, потому что разговор принял неожиданный оборот.

Феликс Алексиус, так, кажется, звали мальчика. Типичный такой орлейский юноша лет восемнадцати, может, двадцати. Тихий, вежливый, с отсутствующим взглядом и редкими улыбками. Самсон обменивался с ним десятком фраз, вряд ли больше. От Старшего знал, что мальчик смертельно болен, от венатори в Рэдклифе — что тот «порченный», пятно на все генеалогическое древо рода. В детали не вдавался.

Родителям, если те хоть сколько-то нормальны, природой и Создателем завещано любить своих детей. Какими бы те не были, хоть больными, хоть неудачными, какая бы война и революция не маячили на пороге. И все же Самсон за свою бытность в Ордене видел не раз и не два, как рехнувшиеся от страха отцы и матери закидывают камнями собственных детей, случайно поднявших взглядом кошку или заставивших ложки в доме бренчать и подпрыгивать. Иногда они бросали их на волю разъяренной толпы, иногда торопились избавиться сами, чтобы скрыть жуткую тайну — однажды Самсон собственными руками держал канат, по которому храмовник-роуг, как самый легкий и маленький в отряде, спускался в колодец, на дне которого захлебывался и плакал мажонок лет шести с переломанными ногами. Маменька позаботилась. Самсон не понимал этого, не понимал раз за разом, наблюдая одни и те же картины; у него не было детей, а теперь уже и не будет, но он не мог представить, какая сила должна заставлять этих людей идти на такое. Как может Церковь учить отторгать свою плоть и кровь? Почему Андрасте благословляет людей на то, чтобы вести себя уродливее любого демона? Интересно, что по этому поводу думает сам Создатель? Самсон бы задал ему пару вопросов, если бы довелось встретиться лично.

И вот, пожалуйста, тевинтерский магистр. Олицетворение всего, что Церковь учит ненавидеть и бояться: маг, сильный, свободный, уверенный в себе, имеющий вес в обществе, связи, деньги. Человек, которому судьбой предначертано купаться в крови младенцев и бить челом пред статуями Древних. И о чем он говорит, чего просит? Как такие противоречия не бросаются в глаза другим людям?

Самсон хмыкнул неопределенно и принялся водить крепким желтоватым ногтем по столешнице, пропахивая узкие бороздки в древесине и стряхивая стружку на пол. Алексиус смотрел ему в глаза, прямо и спокойно — без вызова, скорее, устало и растерянно, но с непоколебимой уверенностью в своей правоте и в том, что Самсону нечего будет на это ответить, потому что как человек, когда-то дававший клятву защищать, может отказать родителю, которого беспокоит судьба ребенка?

— И вы думаете, — Самсон отвел взгляд, рассеянно скользнул по бревенчатым стенам и с интересом уставился на светлые полосы, оставшиеся на столе от его художеств. Какие-то волны и зигзаги, никакого смысла. — Думаете, что ему будет спокойнее и безопаснее — где? В рядах красных храмовников, рядом с запасами лириума, от которого у магов лопается в мелкие ошметки голова? Или в одиночку в ферелденских лесах, с посохом за спиной, как приманка для любого, кто имеет причины не любить отступников? Это если болезнь не подкосит его окончательно на первом же привале, конечно.

Это было не-ответом на алексиусов не-вопрос. Самсону было самую малость любопытно, как именно магистр его убедит. Ведь если тот завел этот разговор, наверняка у него уже есть план, да еще и не один — не похож Алексиус на человека, принимающего такого рода решения спонтанно и без тщательного обдумывания. Но это был интерес фоновый, поверхностный; стыдно признаться, но куда больше Самсона взволновала информация о разладе в мажеских рядах. Такое никогда не бывает на пользу армии, Корифею непременно нужно об этом узнать, взять распоясавшихся культистов в когтистый кулак и сжать так, чтобы у самых ярых глаза бы полопались — но до чего же самодовольно он в этот момент вспоминал своих храмовников, пусть малый отряд, зато сплоченный и движимый единой идеей. Храмовники не занимаются переворотами, не нападают на старших по званию. У храмовников, вообще-то, война. Венатори — во главе с Кальпернией, — могли бы этому у них поучиться. Сосуд она там или не сосуд, а войсками управлять нужно уметь.

Это хорошо, что Самсон решил отставить кружку с пивом как недостойную его тонкого марчанского вкуса, потому что на последних словах Алексиуса он имел все шансы поперхнуться, захлебнуться и умереть самым бесславным образом из возможных. Забавная все же штука — предрассудки и обобщения; Самсон вроде бы лично провел в Империи год, увел оттуда отряд храмовников, пообщался с жителями, с рабами и магистрами, и все равно на слове «Тевинтер» в воображении первым делом всплывал маг. А если точнее, то магистр-рабовладелец, и, конечно, мелифекар. Но маг — это обязательно.

Конечно, не было ничего странного в том, чтобы у мага (у двух магов, если Самсон хоть что-то смыслил в тевинтерской брачной политике) родился нормальный, то есть, не-магический ребенок. Церковь забирала детей у магов из Кругов отчасти для перестраховки, а по большей части — для того, чтобы лучше этих магов контролировать. На практике оказывалось, что маги от магов рождаются чаще, чем от нормальных людей, но среди мажеских детишек вырастают и вполне себе храмовники, и церковные настоятельницы, в общем, все как везде.

И все же это было так абсурдно и нелепо. Уж о том, что в Тевинтере всем заправляют маги, во всем Тедасе знает каждый наг, каждый чахлый кустик эльфийского корня. И Самсон лично читал церковные тексты, которые живописали, как в Империи бросают на корм морским и демоническим тварям всех, кто недостаточно силен или вовсе лишен магического дара. И вдруг в уважаемой семье, в правящем классе — ребенок без дара? Это как если бы ребенок-маг родился в семье орлейской императрицы. Прощай, прежний наследник, папочке с мамочкой нужно сделать еще одного.

— Я, конечно, не специалист в тевинтерской политике, но разве магистр не обязан быть магом? — Самсон свел брови к переносице, как всегда, когда обдумывал новую для себя мысль. В полседние месяцы делать это становилось сложнее, словно крохотные волокна мышц лица изнутри опутывали ниточки красных кристаллов. Еще немного, и лицо навеки застынет в виде оскаленной маски. Как в детстве, когда старшие грозились: будешь корчить рожи, останешься таким навсегда.

Самсону понадобился почти весь год, чтобы уложить для себя в голове, что магистр — это не тевинтерское слово для мага. То, что каждый магистр — маг, не значит, что каждый маг — магистр, таких, напротив, меньшинство, а магистр — это такое звание, набор регалий, почестей, обязанностей и привилегий. Вроде возможности заседать в большой зале с другими такими же магистрами и большой черепахой, стучать по столу молоточком и продвигать абсурдные законопроекты (аристократия одинакова, какую не возьми страну). Привычка называть магистрами всех более-менее значимых людей Империи, однако, была неискоренима. Самсон и сейчас обобщил, хотя понимал, что для магистра Феликс, во-первых, слишком юн, во-вторых, обременен живым пока отцом, занимающим кресло в магистериуме по праву старшинства. Но Алексиус наверняка понял, что Самсон имел в виду.

Если он не маг, как он сможет унаследовать все, что тебе дорого? Если он не маг, какой толк от него твоему роду?

— Впрочем, маг он или не маг, это, на самом деле, не много меняет — не думал, что однажды такое скажу, видит Создатель, — теперь царапины на столе можно было принять за море в шторм. Или лес в шторм. В общем, что-то колышущееся. Если бы порча имущества «Чайки и маяка» оказалась вдруг недоступна, Самсон бы с тем же успехом чертил полосы у себя на ладони или доспехе, что угодно, лишь бы руки были заняты, а не болтались по бокам от тела, как спущенные паруса. — Юнец из аристократии — и в равной степени не на пользу ему ни тевинтерское происхождение, ни орлейские манеры, — идущий куда-то по лесу? Маг бы хотя бы смог развести себе костер заклинанием. Юному Феликсу преподавали выживание в диких условиях вместе с тонкими искусствами? Хотя... вам виднее, конечно.

Самсон перестал терзать столешницу, скрестил руки на груди и выжидающе посмотрел на Алексуиса.

— Давайте подытожим, магистр. Если ваш сын полон самостоятельности, почему вы выполняете роль переговорщика относительно его судьбы, и зачем вам, собственно, я?

Ну ведь не просто так Алексуис завел этот разговор, не похоже это на легкую застольную беседу. Самсон сам себе покачал головой. Как бы ему не было жалко родителя, как бы он не сопереживал его трагедии, телохранителем наниматься он не торопился, равно как и застревать в Рэдклифе дольше, чем необходимо. Плечо самую малость саднило, оно неохотно совершало резкие движения, но это не станет помехой — Самсон собирался покинуть деревню через пару дней, неделю в худшем случае. Он и так слишком отстал от своих.

И все-таки Самсон угадал: юному Алексиусу требовался эскорт. Не таких масштабов, какие могли бы Самсона всерьез смутить, пара часов пути — это не взять на себя пожизненную ответственность за отпрыска магического рода, доведет до остатков тракта да и скинет там на первую же повозку. Однако же Алексиус не мог не понимать, что эта просьба могла бы быть расценена кем-то более щепетильным, чем Самсон, как унизительная для человека его ранга, и это не говоря уж о том, как замедлит его передвижение юный Алексуис. Даже если бы Самсон не был движим тлеющей силой красного лириума, даже если бы Феликс не был болен, вряд ли их темпы были хоть сколько-то сопоставимы.

Какой из этого был логичный вывод? В первую очередь — что предложение Алексиуса недостойно того, чтобы его рассматривать. Самсон не мог поступаться своими обязанностями генерала, размениваясь на такие пустяки. С другой стороны, если он согласится...

Старший ведь одобряет политические интриги Эримонда? Ну так не один только Эримонд знает, за какие ниточки можно тягать людей, чтобы получать от них желаемое — а желаемое всплыло в голове немедленно. Самсон сложил руки на столе, сплел пальцы в замок и помолчал немного, чтобы подготовиться, и чтобы Алексиус решил, что он думал над его предложением долго и неохотно и согласился далеко не сразу. Чем менее заинтересованным будет выглядеть генерал, тем сильнее магистр впадет в отчаяние.

— Значит, вы хотите, чтобы я проводил вашего мальчика к дороге, откуда он счастливым, целым и упитанным отправится в Империю, займет там папкино кресло и будет вершить большую политику, — Самсон благосклонно улыбнулся. — Я обычно не против помочь хорошему человеку, но вы же понимаете — у меня будут свои условия.

Алексиус не поднялся со стула и не ушел, хлопнув дверью, а значит, можно было выдохнуть и предположить, что Самсон не перешел грань и в его персоне все еще заинтересованы.

— Я согласен довести Феликса до точки назначения, если Феликс ответит услугой на услугу. С нами отправится мой друг. Клеменс, — Самсон сделал небольшую паузу, давая Алексиусу переварить все эти сложные и занимательные мысли.

Каждое мгновение этой паузы он ждал, что Алексиус вмешается в его монолог и этим все испортит, наверняка обнаружив абсолютно логичный и неоспоримый аргумент против. И потому сжал пальцы так, что кожа побелела, и красные прожилки под ней стали видны особенно хорошо. По сути, это была та еще авантюра, соглашаться на нее — значит, соглашаться неопределенный срок кормить, поить, одевать и защищать от врагов совершенно постороннего и по большей части бесполезного человека. Клеменс затруднит Феликсу и маскировку, и, банально, передвижение из пункта А в пункт Б. С другой стороны, у Самсона не было никаких гарантий того, что даже если Алексуис сейчас согласится, сам Феликс не оставит Клеменса в лесу под первым же кустом, и Самсону будет с него уже не спросить. Готов ли он рискнуть жизнью еще одного умиренного? Самсон не знал, но зато знал, что оставаться в лагере, полном венатори и их смертельных интриг, для Клеменса последнее дело.

— В какое бы безопасное место не направлялся Феликс, он возьмет Клеменса с собой, — проговорил Самсон четко и уверено, будто выносил приговор или надиктовывал приказ.

На этот раз пришла его очередь впериваться в глаза Алексиуса своим немигающим взглядом; Самсон в последние месяцы делал так реже, это все Мэддокс, он как-то сказал своим спокойным прохладным тоном, мол, если бы эмоции были мне доступны, твой взгляд вызывал бы во мне ужас. Самсон долго не понимал, к чему это, они тогда вообще обсуждали красный лириум. Потом увидел как-то в темноте Грасса; его радужки, раньше бывшие молочно-белого цвета с редкими голубоватыми прожилками, пылали чистым алым сиянием. У других это было заметно не так сильно — пока; но взгляд, хмурый, с красными огоньками где-то в глубине зрачка, действовал освежающе уже сейчас.

— И обеспечит ему присмотр и достойное обращение. Хотя бы... — он поерзал неловко, несколько сбиваясь с тона. — Первое время.

Десять минут назад в его голове относительно Клеменса не было никаких планов вообще, а сейчас этот уже казался единственно верным, и Самсон готов был добиваться его воплощения о последней капли крови. Некоторая импульсивность была ему свойственна всегда, во всех сферах жизни, разве что в бою это оказывалось не так заметно. Кто-то из прежних соратников шутил, что Самсон-де рожден для поля боя и только там, где другие теряют голову, оказывается единственным трезво мыслящим человеком. Самсон их не разубеждал, хотя на деле все обычно было в точности до наоборот: он настолько терялся в обилии сигналов и многообразии вариантов, что мог только хвататься за щит, как хватается за досточку человек, потерпевший кораблекрушение.

А сейчас у него и щита не было, и досточки, и Клеменс, по сути, не знакомый ему усмиренный, тьма таких в одном Ферелдене, и вряд ли многие переживут войну, шагнул вперед и занял место зияющей дыры в жизни Самсона. Чем только генерал эту дыру не забивал, там побывал и эль, и Мэддокс, но суть сводилась к одному. Изменения, которые случались в мире здесь и сейчас, были слишком велики и необозримы для самсонова крохотного умишки, он даже не пытался их осознать и тем более не мог на них влиять, ну, не полностью. Ему были подконтрольны с полсотни храмовников, и то был его предел, и даже в них он не мог, например, строгим окриком остановить рост красного лириума. А сделать что-то для Клеменса — мог. Мог, и собирался, и ни на грамм не стыдился того, что цепляется за усмиренного в поисках опоры,лишь бы почувствовать немного контроля и чувства собственной значимости.

Но весь этот пласт размышлений Алексиусу был недоступен, да даже сам Самсон ощущал его скорее интуитивно, ибо вести глубокие мысленные разговоры с самим собой не привык и только учился понимать себя с той же грацией и чуткостью, с какой малолетний олененек учится делать первые шаги. Поэтому Самсон смотрел на Алексуиса прямо и честно, и старательно доносил всем своим видом, что ведет игру, магистру малопонятную, и лучше бы ему с ним согласиться. Просто потому что.

Отредактировано Ралей Самсон (2016-06-11 07:43:45)

Вот так вот просто? Самсон искренне ожидал попыток торговаться, может даже насмешки — ведь что такое усмиренный с точки зрения тевинтерца, ниже, чем животное, раб или мебель, и любой, кто о нем печется, попросту смешон. Однако Алексиус согласился сразу — даже поспешно, мог бы сказать кто-то другой. Возможно, это было поводом задуматься о его искренности, или о том, насколько он в отчаянии. Но дареной галле рога не крутят, Самсон готов был идти на риски, если это давало Клеменсу шанс добраться в тот же Тевинтер и там пересидеть спокойно любую заварушку, которая затронет юг.

Учитывая деловой характер их отношений, здесь бы Самсону сказать, что дальнейшее — уже не алексиусова ума дело, сверкнуть желтоватым оскалом и загадочно исчезнуть в тумане, оставив магистра теряться в догадках; но Алексиус был мирным человеком, умеющим поддержать достойную беседу, и, может быть, он стоил того, чтобы попробовать с ним объясниться, потому что, кто знает, как повернется их жизнь дальше и какие еще усмиренные встретятся этому человеку на пути.Может слова Самсона однажды и будут кстати.

— А почему вы не хотите, чтобы ваш сын остался с вами в Рэдклифе? — Самсон дернул плечами, не понимая, как можно задаваться вопросами касательно настолько самоочевидных вещей. Может быть, вопроса бы у Алексиуса не возникло, если бы он держал в уме, что усмиренный тоже человек, и что другие люди могут испытывать к нему простые человеческие чувства. Например, привязанность, симпатию и желание защитить. С людьми такое случается. И эта нечуткость каждый раз вгоняла Самсона в ступор и раздражение одновременно, заставляя чувствовать себя даже не радикальным борцом за чьи-то права, а матерью-настоятельницей, на пальцах объясняющей голодным чумазым детям Клоаки, что два плюс два равно четыре, а усмиренных нехорошо бросать на верную смерть. — У нас тут война, магистр. Мятежные маги, обезумевшие храмовники, силы инквизиции под каждым кустом и дырка в небе, из которой падают демоны. Не лучшие условия для существования отдельно взятого алхимика, вам не кажется?

Даже если не брать в расчет то, как легко может воспользоваться человеком в его положении любой достаточно мерзкий проходимец. Самсон трезво оценивал свои силы; даже если его не убьют в ближайшее время, он не сможет быть при Клеменсе постоянно, и он не может отвечать за каждого храмовника и каждого венатори в их окружении. Тевинтерские маги либо игнорировали усмиренных, либо проявляли к ним нездоровый интерес, Самсон так и не решил, что беспокоит его больше, но в одном был уверен: нельзя быть нянькой и генералом одновременно, если только ты не сам Создатель.

— Рано или поздно случится бой, в котором мне придется выбирать, я защищаю одного усмиренного или возглавляю отряд, — когда Самсон хмурил брови, ему казалось, что внутри складочек на переносице что-то с хрустом ломается, как первый ледок на лужах, и так же быстро срастается. — Я не хочу таких выборов, я служу Корифею и не должен отвлекаться — не сейчас, когда ценой будет судьба всего мира. Ему где угодно будет безопаснее, чем под моим присмотром. Я уже отказался брать с собой Мэддокса — по той же причине.

А ведь Мэддокс был бы полезен как никто другой, Мэддокс и его щипчики, ножички, молоточки и скляночки, его интерес к красному лириуму и полная невосприимчивость к нему же. А еще Мэддокс был настойчив — тем самым невыносимым, свойственным только усмиренным способом. Вода камень точит, говорит старая пословица; перед самым отбытием из Тевинтера Самсон попросту прятался от Мэддокса, чтобы тот не мог своим деревянным голосом повторить в сотый раз, что его присутствие рядом с Самсоном строжайше необходимо для наблюдения за его физическим состоянием. Иногда Самсону казалось, что это было плохой идеей. Если бы Мэддокс был здесь, рядом, ему было бы проще просыпаться по утрам. С другой стороны, если бы Мэддокс был рядом, был бы велик риск постепенно вернуться к той устоявшейся около-мирной жизни, которая сложилась у них в пещере на Рваном берегу и после, в пригороде Минратоса. Война отошла бы на второй план, прикрытая благостной пасторалью, где Самсон окружен братьями по оружию, а лучший друг сосредоточенно возится в кузнице от рассвета до заката. Пока Мэддокса не было рядом, Самсону волей-неволей приходилось крутиться, как проклятому, да еще и стараться не убиться в процессе — было бы как-то обидно после всего вдруг не вернуться к Мэддоксу.

Самсон поднялся — рывком, заставив ножки стула со скрипом проехаться по полу и с треском застрять в щели между досками.

— Выходить буду сегодня вечером, как стемнеет, — буркнул он со смесью неловкости и раздражения, какая бывает, если с плохо знакомым человеком вдруг разговориться о личном, а потом задуматься, стоило ли это делать. — Соберите сынку в дорогу, Клеменса я спрошу сам. Будут еще вопросы и пожелания, магистр, или на сегодня мы закончили?

Возможно, это и было слишком рано — Самсону не помешала бы еще пара дней спокойной размеренной жизни с целебными припарками Клеменса по часам, да еще поймать бы ближайшего связного и узнать. Но сидеть в гнезде тевинтерских культистов и ждать чего-то ужасного ему хотелось меньше, чем продираться сквозь мокрый туманный ферелденский лес в компании не-мага и бывшего мага, да и к чему оттягивать неизбежное? Только усложнять все еще больше.