С нападения на караван прошло двое суток и четырнадцать часов. Три тысячи семьсот двадцать минут. Герион знал это точно, потому что считал, считал все это время, стараясь ни одной не потратить бесцельно. Последние три с половиной часа он пытался вывести коэффициент собственной бесполезности, по которому можно было бы определить, насколько скоро все усилия, прилагаемые им для спасения Феликса, перестанут покрывать ущерб от усталости. В ближайшее время требовалось сделать выбор между сном и подпиткой от жизненных сил кого-нибудь из каравана. И нужно было определить, на что в потенциале будет тратиться меньше драгоценных минут. Вот только задачка никак не сходилась. Он слишком устал колдовать, чтобы вычислять в уме, не прекращая удерживать печати и отмерять время.

Или ему просто слишком не хотелось получить ответ, грозивший оказаться фатальным для его сына, если не для них обоих.

Впереди было еще четыре с половиной дня пути. Слишком долгое время, чтоб провести его без какого-либо рода подкрепления сил. Пока что Гериону удавалось удерживать расход маны в пределах разумного, но это было пока. Даже при том, что он превозмог искушение вкладываться в заклинания в ущерб собственному здоровью, нехватка отдыха грозила истощить его раньше, чем они доберутся до сколько-то квалифицированного лекаря, который, впрочем, должен был помочь скорей ему, чем Феликсу.

Заражение скверной, как известно, лечению не подлежит. Можно было лишь оттягивать неизбежное, и, насколько он знал, никому не удавалось делать это дольше нескольких недель. Вероятно, милосерднее было дать Феликсу угаснуть в отведенный Создателем срок и просто облегчать его мучения, покуда возможно, но Герион пока что не был готов этого признать. Он вообще не собирался думать в ближайшие дни ни о чем, кроме отсчета сменяющих друг друга временных печатей и заклинаний замедления метаболизма.

Отвлекаться в любом случае было особенно не на что. Феликс большей частью оставался без сознания, к счастью для себя, учитывая, что ускорять исцеление его ран было никак нельзя, чтоб вместе с тем не поспособствовать распространению скверны. Напротив, Герион заставлял организм сына бороться с повреждениями настолько неспешно, насколько мог. Это было больно, наверное, ужасно больно, но он не мог растрачиваться на умиротворяющие чары слишком часто, а потому прибегал к ним только когда Феликс ненадолго приходил в себя, после чего тот спокойно засыпал вновь.

Над их головами кружился беспокойный висп, единственной задачей которого было не дать хозяину отключиться от реальности и присоединиться к сыну в Тени. Слишком велик был риск вернуться оттуда одному. Герион и так уже потерял достаточно, пусть и старался об этом не думать.

Впрочем, Феликс напоминал о больном почти каждый раз, как открывал глаза.

— Мама может справиться со всем сама, ты же знаешь, — Он надеялся, что его улыбка выглядит просто усталой, и не говорит слишком о многом. До сих пор он отвлекал Феликса от мыслей о смерти при помощи магии, но кажется пришел момент для экономии сил. — А тебе сейчас не сможет помочь никто, кроме меня.

Если его потуги было допустимо называть помощью. Да, он вывел из крови сына столько скверны, сколько смог, и очищал ее после несколько раз, но это в любом случае не могло ничего изменить в долгосрочной перспективе. Будущее было теперь страшным и неопределенным, и Герион предпочел бы не заглядывать дальше конца их поездки. Так же, как он предпочитал не выходить из кареты и не смотреть на других раненых. Так же, как он отдал склянку с прахом Ливии на поруки кому-то из рабов, не слишком даже вглядываясь, которому, сразу же после устроенного на скорую руку сожжения, должного защитить мертвые тела от перспективы превращения в какую-нибудь дрянь.

Зато сжигал собственноручно. На что-то его таланты да сгодились. Всегда берите с собой в караван мага, теряющего сознание в самом начале сражения, но способного аккуратно кремировать павших в бою.

«— Долго нам еще тащиться? — Ливия сползла по сиденью, всем своим видом выражая недовольство, и попыталась закинуть ноги на сиденье напротив, но, в который уже раз, не дотянулась, что заставило ее надуться только сильнее.

— Мы выехали из Камберленда на рассвете, так как ты думаешь? К обеду перейдем границу, — Герион высунул нос из книги, стараясь сдержать улыбку. Нетерпеливость и неусидчивость его жены были в числе тех незыблемых констант мироздания, что не подвержены никакому течению времени. Он не сомневался, что она и через тридцать лет будет все так же ерзать и поторапливать всех вокруг. — Послушай, что пишет этот негодяй: «Империя подобна постаревшей, опустившейся даме, что присела на севере Тедаса и, подвыпив, проклинает всех и вся за свою утраченную красоту». Никакого уважения.

Ливия прыснула в ответ на его укоризненный тон, и он тоже не удержался от улыбки. Пусть у Дженитиви и не было права говорить о недугах Тевинтера с такой живописной откровенностью, будто он сам был имперцем, описание вышло слишком уж точным. Герион не жалел, что все же добрался до ознакомления с его трудами, пусть и слегка запоздало. Для чего еще нужна долгая дорога? Не творения же Тетраса ему было с собой брать.

— Посмотрим, как скоро Орлей присядет рядышком и запоет с нашей дамой дуэтом. Не снимая маски Белой Жрицы, — Ливия перестала, наконец, елозить ногами, переплетя их в композиции, нарушающей всякие законы анатомии, и придвинула к себе шляпу, заполненную орешками.

— Церковницы юга не носят масок, даже в Орлее, — Чем создают приятное глазу разнообразие среди разукрашенной толпы в Вал Руайо. — А для пения дуэтом надо хотя бы быть в живых. Поговаривают, что бунты магов — меньшая из проблем Селины на данный момент.

— Для того количества проблем, которое приписывают югу, здесь как-то слишком уж спокойно. Говорю тебе, я скоро скончаюсь от скуки. Врасту в сиденье и умру, не дотянув до Золотых Ворот, а все потому что местные повстанцы лишены всяческого чувства вкуса и не умеют развлекать иностранных гостей. Может нас хоть ограбить попробуют для разнообразия? Мне не хватает неприятностей."

Герион моргнул, отгоняя воспоминание. Под конец пути он стал настолько поглощен размеренным наложением заклятий, что этот своеобразный ритм перестал требовать какого-либо мыслительного усилия. В итоге он не то чтобы дремал с открытыми глазами, но ловил себя на том, что мысли увлекают его куда-то в сторону от происходящего.

— К полудню будем в Вал Дорма. Еще несколько часов. — Усталость перестала ощущаться прошлым вечером, если не раньше. Герион очень надеялся, что дотянет до встречи с целителем, не теряя сознания. Хватит с него и одного раза. И всех его последствий. — Потерпи, осталось недолго.

Утешения никогда не были его сильной стороной, и теперь это вдруг начало казаться совершенно невыносимым. Он хотел бы поддержать сына, но не знал, чем и как, он и себя-то был не в силах приободрить чем-то помимо очередного глотка сил от скачущего по правую руку от их кареты андерфелца, каждый раз отвечавшего на нежданную слабость досадливыми и недоуменными ругательствами. Их положение было действительно отчаянным, но проблема была не в невозможности чем-то приукрасить эту правду, а в том, что Герион вдруг ощутил себя неизмеримо далеко от Феликса. Так далеко, что не мог разделить с ним свои чувства. Между ними словно повис защитный барьер, и разбить его было некому.

Скорей всего он просто слишком выбился из сил, но почему-то именно через эти мысли к нему пришло необычайно яркое осознание потери. Феликс уходил, неизбежно, неумолимо, а он ничего не мог с этим поделать. Их путь почти подошел к концу, и стало невозможно делать вид, что как только они доберутся до пересадочной станции, все вдруг чудесным образом сделается лучше.